Лидия Сычева: культура

Сквозь мглу

Лидия Сычёва. Сквозь мглу

Гореть во мгле - трагичное искусство,

Лишь погаси и сердце кинет в дрожь.

Возникнет мир, в котором пусто, пусто, -

На брошенное кладбище похож.

                                  

Валентин Сорокин

Жизнь нормального человека и нормального литератора сейчас во многом состоит в противостоянии “общественному мнению”. “Фильтры” засорены. Вторичная, словесно-виртуальная действительность рождает “третичную”, не имеющую уже ничего общего с первичной, с основой. А ведь людям нужно вернуть нравственное зрение, без которого человек, вооруженный телескопами, приборами ночного видения, локаторами или даже контактными линзами слеп и беспомощен. Но абсолютное большинство тех, кто творит “общественное мнение”, убеждено в том, что никакого ценностного критерия не нужно, никакой “вертикали”, иерархии - они вредны. Надо гнать “шум”, “муть”, и на этой грязной информационной волне делать свои делишки.

В такой ситуации особенно возрастает роль любого нравственного дела и особенно - писательского. Писатели - родники народа. Как бы ни были они сейчас оттеснены и “задвинуты”, заменены суррогатными “пепсями” и “колами”, пока есть чистое, образное слово, есть надежда на спасение. Потому что душевное, сердечное слово, слово, напитанное красотой и чувством, есть сама природа, без которой нет человека. Природа, во всем её многообразии, природа в цельности и гармонии, с главной движущей силой - любовью. Природа, так противостоящая нынешней “стильности” в литературе. Стиль сегодня есть не высота нравственного пути литератора. Стиль - способ легализации и эксплуатации уродства, некрасивости. Чем больше “стиля”, тем больше террора к окружающему бесстилью, естественности. Стиль (а собрание стилей и есть “общественное мнение”) начинает диктовать остальным “моду”, потому что он не занят ничем, кроме себя самого. Стиль - Владимир Сорокин, стиль - Виктор Пелевин, стиль - Борис Акунин. У одного - экскременты, у другого - эксперименты, у третьего - эксцентрик-менты... Нехудожественно? Но это же стиль такой! Между тем “извращенное искусство может быть непонятно людям, но хорошее искусство всегда понятно всем” (Лев Толстой).

Писатель - это человек, в котором “все должно быть прекрасно” - далее по Чехову. И слова, и мысли, и поступки. И одежда, и общественное поведение. Красота - общественно-национально-биологическая категория, позволяющая человеку отличать дурное от хорошего, высокое от низкого. Нет чувства красоты - и полный сбой в жизненной системе координат, в ежедневном, в ежесекундном выборе, в слове и деле, которое человек оставляет после себя.

А теперь посмотрим, как обстоит дело с чувством красоты у слабого, или, по-другому, прекрасного пола.

*  *  *

Это лето выдалось в Москве удущающе-жарким, когда, казалось, не будет никакого спасения от пекла просмогованных небес, от асфальтовых испарений, от тесноты огромного, скученного города.

В один из таких дней иду по самому центру Москвы, где сосредоточены офисы, конторки, кафешки, представительства фирм и нет ни одного живого деревца на горизонте. У дверей офиса стоят две дамы - на вид лет по 25-27. Видно, выдался перерыв в работе - курят. Ну, курящей женщиной сейчас никого не удивишь - в городе я часто вижу девушек, которые широко, по-деловому шагая, дымят на ходу, успевая хлебнуть пива из бутылки в перерывах между затяжками. Что потрясло меня в этих, офисных дамах? Жара стояла страшная, уж было, наверное, градусов тридцать пять и, это, чувствовалось, не предел, а женщины были одеты в черные (!) брюки, в черные же, кургузые пиджачонки, и кажется даже, что и блузки на них были в тон (не выбиваться же из стиля!), что-то синтетически-темное, не запоминающееся. Я остановилась и уставилась на них, как громом пораженная. Признаться, в первую минуту я подумала, что черные их одеяния в эту несусветную жару есть знак траура. Но, прислушавшись к мирной, пустой, веселой беседе, я поняла, что ошибаюсь. Этим молодым женщинам комфортно и удобно в черных одеждах, а сигарета для них - лучшее средство разрядки.

Спрашивается, чем эти существа отличаются (внешне) от мужчин? Они так же коротко стрижены, курят ничуть не реже и не меньше, носят брюки и ходят размашисто и твердо, прочно ставя стопу... Женщины теперь, как известно, поднимают тяжести на мировых чемпионатах, участвуют в боях без правил, берутся президентствовать, хвалясь при этом своими симпатиями к “нетрадиционным” половым ориентациям (Финляндия); женщины гордятся жесткостью прозы и натурализмом в поэзии, да и мало ли в чем они еще преуспели!..

После этого совершенно рядового и ничем не примечательного случая, наблюдаемого мной в центре Москвы, я присмотрелась к городской толпе. Из десяти женщин-москвичек не меньше семи обязательно будут в брюках, с “брючным” же поведением, образом мышления и отношением к жизни. У нас, у женщин, много претензий к мужчинам: “алкаши, лентяи, слюнтяи...” Но, как бы ни были плохи наши мужчины, до нас им пока далеко. Если они и деградируют, то, по крайней мере, в своем, в мужском обличье, а не в бабьих юбках и не с румянами на пол-лица. Самый распоследний алкаш и бомж, в общем, негативно отнесется к “голубому” поведению и к попыткам извращений в мужской среде. Но почему же мы, женщины, так демонстративно отвергающие хотя бы внешние признаки женственности, все еще, по старой привычке, тоскуем о какой-то “любви”, верности, заботе, высоких чувствах? И разве любить женщину, пахнущую табаком и пивом, быть с ней в одной постели, разве это не извращение для нормального мужчины?! Так кто же хуже? Кто в вечной упряжке “мужчина - женщина” задает тон, уровень отношений? За всю семью перед Богом, как известно, отвечает отец. За жену - муж. Женщине не нужно ни за что отвечать. От неё требуется только одно - быть. Быть женщиной. Это так просто!.. Но в наше время - я так думаю - настоящих женщин, готовых к любви, к материнству - значительно меньше, чем нормальных мужчин. Кто тут виноватее - это вопрос другой.

Ясно одно: наши предшественники, творившие в XVIII, XIX веках, жившие в эпоху “Слова о полку Игореве...” были гораздо ближе к истине, чем мы, вооруженные компьютерами, сотовыми телефонами и, прости Господи, пейджерами. Плач Ярославны:

То не кукушка в роще темной

Кукует рано на заре -

В Путивле плачет Ярославна

Одна на городской стене:

“Я покину бор сосновый,

Вдоль Дуная полечу,

И в Каяль-реке бобровый

Я рукав мой обмочу;

Я домчусь к родному стану,

Где кипел кровавый бой,

Князю я обмою рану

На груди его младой”.

Поэт Иван Козлов, вольно переложивший плач Ярославны, посвятил свое произведение княгине З.А.Волконской. Княгиня - аристократка, и жена князя Игоря, Ярославна, - аристократка. А Николай Некрасов не только восхищался самоотверженностью жен декабристов, тоже аристократок, но и оставил нам портреты крестьянок - в горе, в радости, в спасающем труде, в раздумье, в мечте.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь:

Вьется алая лента игриво

В волосах твоих, черных, как ночь...

А художник Иван Аргунов оставил нам “Портрет неизвестной в русском костюме”. Помните? Красные бусы, сарафан, кокошник, спокойный, полный достоинства взгляд. Как все просто! И как вечно - чем не русская Джоконда?! А другой Иван, Крамской, оставил нам другую “Неизвестную” с её чуть надменной, гордой посадкой, шляпкой, муфтой... Но что неизвестного было бы в этих женщинах, если бы они, еще не на картине, в жизни, садили бы пиво из банки или из бутылки?! И уж, конечно, красивый корнет из некрасовской “Тройки” вовсе и не стал бы заглядываться на офисную “телку” с сигаретой. Да и ей нужен ли кто? Самой себя хватает... А Иван Козлов, гвардеец, светский щеголь, стал бы он посвящать княгине Волконской свою “Ярославну”, если бы она вела себя, как подпоручик, маршировала в гусарских рейтузах и звенела шпорами?! Да, вся эта эмансипированная куряще-пивная-брючная масса есть существа, отрицающие женскую свою природу и смысл.

Из нашей жизни и из нашей литературы постепенно уходит женщина. Со страниц современной прозы на нас смотрит ущербное, закомплексованное, злобное существо, и давно уж не видать ни Татьяны Лариной, ни Анны Карениной. Возьмите толстые журналы, особенно “передовые”, соросовско-демократические, этих певцов реформ и преобразований, офисов и олигархии. Из десяти рассказов в семи случаях обязательно будут “брючные” женщины или не будет их примет вообще (то, что из нашей литературы ушли дети, об этом уж и говорить нечего). Женские образы, созданные жизнью, увы, вовсе не способствуют рождению красоты, высоких чувств. Да и сами писатели-мужчины, даже не в жизни, а в своем воображении, уже не могут создать, собрать жизнеспособный образ красивой, человечной женщины. (Хотя в недавнее, советское время эта задача еще была посильна. Как бережно, заботливо рисует женский образ уральский писатель Иван Акулов! Что за чудо матери и сестры, любимые, невесты, дочери из его рассказов, романов, повестей! Пожалуй, в искусстве творения женского образа в эпоху соцреализма Ивану Акулову нет равных. Лишь Юрий Бондарев со своими романтичными, женственными горожанками, чистыми, юными и беззащитными мог с ним соперничать).

Литература - зеркало, в которое смотрится народ. И тот образ, который он видит, надолго, по крайней мере, на поколение, запечатлевается в его сознании. Да, красивые женщины у Юрия Бондарева и Ивана Акулова! Но ведь и писать им, видимо, было с кого! Помню маму мою, в молодости - с темной косой, синими глазами; статную, аккуратную, в ситцевом платье и косынке; помню её склоненную над шитьем и книгой, помню вышитые ее руками подзоры и набожники, наволочки и полотенца. Крестьянка - красавица! Четырех детей они с отцом вырастили, и дом - сберегли.

Мама для меня - единственная, но одна ли она такая была? Светлана Кузнецова, сибирская поэтесса, из книги “Соболи”, 1965 год:

Сумерки наш угол одолели.

Сумерки от боли берегут.

У тебя по свитеру олени

Долгою дорогою бегут.

До чего ж большая доля вышла

Маленьким на тоненьких ногах!

Я сама придумала и вышила

У оленей звезды на рогах.

Всего-то восемь строк - всё стихотворение. И слова “люблю” нет, и слово “нежность” не сказано, а сколько любви и нежности, тревоги, заботы и высокой мечты в этих вышитых воображением звездочках! И чтобы родить такие строки Светлана Кузнецова должна была быть только такой, какой видит ее читатель на портрете в книге: белокурой, густоволосой красавицей с чистым, идеальным профилем, с чуть заметной грустинкой в больших, глубоких глазах... А вот стихотворение “Мадонна” уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой, написанное в 70-е годы:  

           

Наперекор

Изменчивой молве

Художники

Прославили в веках

Не девушку

С венком на голове,

А женщину

С младенцем на руках.

Девичья красота

Незавершенна:

В ней нет еще

Душевной глубины.

Родив дитя,

Рождается мадонна.

В её чертах -

Миры заключены.

Статная, чернокосая, познавшая счастье любви и материнства, Людмила Татьяничева - сама мадонна, и потому у нее было право сказать, написать, без назидания и занудности: мать открывает для ребенка целые миры, вселенные. Женщина - корневая тайна всякого народа, самое большое его богатство, потому что только женщина родит ребенка и, по большому счету, ведет его по жизни материнским своим сердцем, голосом. И то, что женщины развенчали свою тайну, разрешили тащить на экраны ТВ прокладки, “критические дни”, сравнялись с мужчинами в одежде, пивных забавах, курении, экстремальных профессиях, “производительности труда”, ну, прибавило ли это все нам любви?! Никто таких нас защищать не будет. Мы не рождаем чувство любви. Мы уже не сестры, не жены, не матери, не любимые, мы синглы (от англ. единственный, отдельный). Люди, решившие не обзаводиться семьей ради карьеры, не обременяющие себя детьми.

Этот выбор женщины (и мужчины) уже делают не на сознательном, а на подсознательном уровне. Еще Эрик Фромм в книге “Иметь или быть?” писал о людях с рыночным характером, которые не умеют ни любить, ни ненавидеть. Чувства не нужны - они мешают - действовать в одном ритме и логике с “мегамашиной”, частью которой они являются. А ведь чувства, чувствования - это наши “краски”, с помощью которых мы расцвечиваем мир, делая его ярче, многозначней, счастливее. Чувства - это то, что позволяет нам дойти, добраться до сути мира, до его глубины, высоты. Без чувств нет для человека Родины, национального достоинства, Бога. Сияющий крест на восстановленной церквушке и тысячи, десятки, сотни тысяч потемнелых, заброшенных крестов на русских кладбищах бесчувственного человека не тронут, времена не сомкнут... Расчеловечевание человека - беда нашего времени, многими, к сожалению, не понимаемая, не осознаваемая. И разве убийство женщиной женского в себе не есть явный, вопиющий признак этой беды?! 

*  *  *

Сентиментальные наши телевизионщики, систематически занимающиеся выливанием помоев и похотливой грязи на наши головы и наши души, раз или два в году непременно вспоминают “пр`о  Р`оссию” и “пр`о кор`ни”. Тогда срочно снаряжается телегруппа, и со всем своим хозяйством - штативами, тяжелыми камерами - рабы прогресса отправляются в какую-нибудь глухую деревню. Здесь непременно обнаруживаются бабушки в платочках, наши русские бабушки, с морщинистыми лицами, со всё понимающими глазами, со всепрощением в тяжелых, изнуренных непосильной работой руках, сложенных на праздничной, специально надетой для съемок запонке... “Натура” мелькнет на телеэкране, а дальше пойдут бесконечные голые задницы, ляжки, обнаженные груди, грязные политизмышления, рассуждения об опасностях ислама, трупы из Чечни, монстры, вампиры, и снова: ляжки, ляжки, ляжки...

А я думаю: какое счастье для городских детишек - внучат - знать эту доброту, эту бесхитростность, эту верность простых, точных, неоспоримых наставлений “темных”, далеких от пр`огресса деревенских бабушек! Сергей Есенин пишет: “Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад”. Не будь Арины Родионовны, Пушкин не состоялся бы, не вырос в национального гения. Не будь нынешних деревенских бабушек, сколько детишек оказались бы безвозвратно обворованы сложившейся “информационной средой”, “виртуальным миром”, “стилями”, “машинными отношениями”! А теперь подумаем, в каких бабушек превратятся нынешние женщины-синглы? Не в тех ли мумиеобразных, раскрашенных косметикой туристок-иностранок, что в старости мотаются по всему миру, набираются впечатлений (каких? к чему?), стремясь убить в душе пустоту, заслонить “достопримечательностями” наползающую тень смерти. Да и родятся ли у этих синглов дети? Пойдут ли внуки?

В одном областном городе я познакомилась с журналисткой Тамарой. 19-летняя броская девушка, учится на дневном отделении педуниверситета, на филфаке, подрабатывает в региональном “Московском комсомольце”. Мне она рассказывала:

- У меня мама тоже педагог, преподает литературу. Мы с ней утром встанем, кофейку попьем, вместе покурим... (Тамара дымила, как паровоз, при каждом удобном случае.) Папа, нет, он у нас некурящий. А брату, Виталику, всего 9 лет, родители его избаловали страшно. Я родителей зову по именам: папу - Виктором, а маму - Зоя. Ну, некоторые этого не понимают. Но это же - классно. Мы с родителями - друзья.

Разбуди меня завтра рано,

О моя терпеливая мать!

Я пойду за дорожным курганом

Дорогого гостя встречать.

Или:

Я пою тебе песнь покаяния,

Чтобы кроткие очи твои

Смыли жаркой слезою страдания

Все позорные пятна мои!

И еще:

Снится мне мама, седая, седая,

И говорит: “Я еще молодая,

Ты же совсем у меня молодой,

А уж седой-то, седой-то, седой!”

Вот и сидим, и глядим друг на друга,

Кто же седее нас: жизнь или вьюга?

Я думаю: бедный Виталик! По ТВ - ляжки и прокладки, дома - Тома и Зоя - подружки, а в жизни - никакой тайны, никакого открытия. Мальчик и грязь.

Недавно посетила родные пенаты - Воронежский педуниверситет, бывший пединститут. В советские времена, в застой, такие вузы были, как известно, обителью скромных деревенских девиц да Гриш Добросклоновых, мечтавших сеять “разумное, доброе, вечное”. Перемены - разительны. По-прежнему соотношение девушек и юношей примерно 80 к 20, но зато внешне уловить эту разницу почти невозможно. Слабый пол поголовно курит, садит пиво, экипирован в штаны, непринужденно ругается матом и, как и Тамара, считает, это “классным”. На некурящие “исключения” смотрят как на ненормальных, на “ботанов”, “дебилов”, “отсталых”... Наши будущие учительницы, которым мы доверим детей!

Но эти студентки, эти несчастные девчушки, выращенные в эпоху “демократических преобразований” под телеулюлюканье “Голосуй, а то проиграешь!”, разве они виноватее коммерческих “писательниц”, всех этих марининых, дашковых, серовых, поляковых, малышевых от одних названий детективов которых просто тошнит: “Мой муж - маньяк?..”, “Мне давно хотелось убить”,  “Мой любимый киллер”, “Не мешайте палачу”. Разве могут с ними тягаться мужчины-детективщики с “Приключениями бешеного” или “Я - вор в законе”.

Я спросила  у нескольких продавцов детективов:

- Какие книги покупают?

- Как правило, мужчины берут “мужские” детективы, то есть то, что написали  авторы-мужчины, а женщины предпочитают “женские”.

- А кто больше покупает детективы: мужчины или женщины?

- Конечно, женщины!

Представляете, какие сказки расскажут своим внукам эти “новые бабушки” - читательницы дашковых, марининых, поляковых, серовых?!.

*  *  *

Я думаю, что слово, литература есть такая же высокая технология, как физика атомного ядра, исследование космоса, лазера. И оттого, насколько нравственно здоровы, человечны люди, работающие в слове, зависит и ход машинного “прогресса”. Познание неостановимо, и не пугаться его нужно, радоваться. Но только в том случае, если нравственен первоначальный смысл, усвоенный ребенком - будущим ученым, телевизионщиком, программистом, космонавтом, генералом, учителем. Тогда движение человека по жизни будет верным, выбор между добром и злом однозначным, а грядущая смерть объяснимой, оправданной и прощающей.

Слово формирует среду, бытие, “зеркало”, слово либо укореняет нравственную природу в человеке, либо отравляет, искажает её, и в таком случае в конце концов будет разбито и “зеркало”, и сам человек.

Мне кажется, что литература - не женское занятие, труд настоящего писателя тяжел, иссушающ, он под силу только очень сильным людям. (От женщины ждут, конечно, не силы - нежности.) Но уж если женщина взялась за это дело, предпочтя “шахту” или “пахоту” рождению и воспитанию детей, то она должна понимать, что перед ней в литературе стоят задачи более конкретные, но более трудные, чем перед мужчиной. Только осознание этого может как-то оправдать её участие в неженских делах.

Известно, что слово самообнажает человека до самого дна, раздевает догола, невольно раскрывает самые потаенные, сумеречные уголки души вне зависимости от воли и желаний автора. И в таких условиях женщина должна оставаться недоступной “Неизвестной” Крамского, сохранять всю ту же чистоту и величие, что и у “Неизвестной в крестьянском костюме” Аргунова. Эту простую и очень трудную задачу можно решить только одним путем - постоянно культивируя и укрепляя в себе нравственное чувство, женское начало, доброту сестры, мудрость матери, красоту любимой и любящей. Без этих качеств литература, слово, изреченное женщиной, вредно, опасно и бесплодно.

Женская недоступность, тайна, это, конечно, не туман, который “напущает”, допустим, в своих стихах Белла Ахмадуллина. Помню, как известному поэту N., я прочитала несколько стихотворений Ахмадуллиной. Он слушал серьезно, напряженно, очень внимательно, как, наверное, слушает чужие стихи каждый литератор - ведь вольно или невольно сравниваешь с собой. Помню, какие обескуражено-растерянные глаза были у N. после чтения. Он развел руками:

- Слушай, ну я ничего не понял!!!

Из книги “Сад: новые стихи” (М., Советский писатель, 1987, 160 стр., тираж - 100 000 экз.) я честно выбрала не самое “загадочное” стихотворение, напротив, одно из самых “простых” и коротких.

Лапландских летних льдов недальняя граница.

Хлад Ладоги глубок, и плавен ход ладьи.

Ладони ландыш дан и в ладанке хранится.

И ладен строй души, отверстой для любви.

Есть разве где-то юг с его латунным пеклом?

Брезгливо серебро к затратам золотым.

Ночь-римлянка влачит свой белоснежный пеплум.

(Латуни не нашлось, так сыщется латынь.)

Приладились слова к Приладожскому ладу.

(Вкруг лада - всё мое, Брокгауз и Эфрон.)

Ум - гения черта, но он вредит таланту:

стих, сочиненный им, всегда чуть-чуть соврет.

В околицах ума, в рассеянных чернотах,

ютится бедный дар и пробует сказать,

что он не позабыл Ладыженских черемух

в пред-Ладожской стране, в над-Ладожских скалах.

Лещинный мой овраг, разлатанный, ледащий,

мной обольщен и мной приважен к похвалам.

Валунный водолей, над Ладогой летящий,

благослови его, владыко Валаам.

Черемух розных двух пересеченьем тайным

мой помысел ночной добыт и растворен

в гордыне бледных сфер, куда не вхож ботаник, -

он, впрочем, не вступал в бездумный разговор.

Фотограф знать не мог, что выступит на снимке

присутствие судьбы и дерева в окне.

Средь схемы световой - такая сила схимы

в зрачке, что сил других не остается мне.

Лицо и речь - души неодолимый подвиг.

В окладе хладных вод сияет день младой.

Меж утомленных век смешались полночь, полдень,

лед, Ладога, ладонь и сладкий день благой.

После такой цитаты как не сказать: “Читатель, прости!” Да, больно, нудно, “тёмно”, но что же делать! В Ахмадуллиной и Бродский находил достоинства.

В стихах этих, как в лавке старьевщика, чего только нет! И ладанка, и латунь, и латынь, и пеплум, и Брокгауз с Эфроном, и валунный водолей (что это вообще такое?), и световая схема, и всё это - “на природе”. Считается, что “стихи не нуждаются в объяснениях”, но всё-таки, что значит: “Лещинный мой овраг, разлатанный, ледащий, мной обольщен...” И почему “владыко Валаам” должен благословлять “валунного водолея”?! Можно только сделать предположение, что у лирической героини, на Ладоге, в “розных черемухах” был “сладкий день благой” воспоминаний о некоем лице, которое прежде в “ладони ландыш дал”, но весь сюжет настолько скрыт “в околицах ума”, что лучше, наверное, было бы, если б автор за него не брался. Это, конечно, не стихи, это плохая, путаная проза, записанная в столбик не вполне по-русски и по своим художественным достоинствам не имеющая никакого права на государственное тиражирование, во всяком случае, в таком количестве. Заполнение внутренней пустоты “всплытием” слов - не дело поэта и уж тем более не дело женщины.

Конечно, разве этот “туман” с “гордыней бледных сфер, куда не вхож ботаник” можно сравнивать с Ольгой Фокиной, с её простым:

- Что же это за любовь

К человеку вяжется:

Некрасивого полюбишь,

А красивым кажется!

Или со стихами Людмилы Татьяничевой:

У рассвета сосны розовы,

А у вечера -

Красны...

Пили светлый сок березовый

Мы на празднике весны.

Шли, держась с тобою за руки,

Избегали троп глухих.

Я плела венки из таволги

И в Тобол бросала их.

В струи белые, кипящие

Окунала их вода...

- Это всё не настоящее, -

Говорила я тогда.

- Это всё еще преддверие,

Встреча краткая в пути... -

Ты за глупое неверие

Хоть теперь меня прости!

Жаль, что ветки шелестящие

Я рвала,

Не берегла.

Жаль, что чувство настоящее

Угадать я не смогла!

У Ахмадуллиной - Ладога, у Татьяничевой - Тобол. У одной - ландыш, у другой - таволга. И тема стихотворений одна и та же - воспоминание об ушедшем чувстве. Но Людмила Татьяничева не погружает читателя в словесную мешанину, не щеголяет “пеплумом”, не приплетает “ночь-римлянку”, не заставляет читателя мучиться над словесными ребусами, хвататься за Брокгауза с Эфроном. А все же своим стихотворением она добивается главного - читатель переживает вместе с ней. Прежде всего потому, что самому автору есть что переживать! Поэзия - не наука, и не расстановка слов в определенном порядке. Можно перечитать все словари мира, но если нет чувства, если оно убито в поэте, а тем более в женщине, никакими словесными кружевами, трюкачеством, словоплетением не прикроешь наготу пустоты.

Многие современные писательницы стремятся к ахмадуллинскому “охвату”, “всеобщности”, видя в этом путь к “успеху”, к “раскрутке”; многие гордятся, что пишут “круче”, “многоумней” и “жестче” мужчин, и этой своей титанической деятельностью подсознательно заполняют уже образовавшуюся в душе пустоту. А духовная пустота никогда не родит чувство счастливой любви и вдохновения. Мужчины же между тем вовсе и не ищут в женщинах умственной “всеобщности” (она у них у самих есть). Они-то, мужчины, тоскуют в нас по простоте и цельности, врачующей их внутренний мир. Не надо женщине создавать эпических полотен, “доставать с неба звезды” и, как говорится, лезть поперед батьки в пекло. Достаточно любить одного-единственного человека, высоко, праведно, чисто. И если дана женщине эта любовь, скверны в мире станет меньше. Есть любовь, и тогда женщина не станет штамповать безжизненных уродцев, как это делает, допустим, Людмила Петрушевская. Её книга “Дом девушек” (М., “Вагриус”, 1999), аккуратно поступившая во все провинциальные библиотеки, - это клиническая концентрация смертей, убийств, самоубийств, абортов и проч. Сделана многотрудная, скрупулезная, временами даже остроумная (а чё, один раз живем!) обработка криминальной хроники “Московского комсомольца”. Даже критик Владимир Бондаренко, известный мичуринец-“центрист”, безуспешно пытающийся скрестить березу с кактусом, а от бесплодных с библейских времен смоковниц добиться ананасов, и тот ужаснулся. Дрогнул. Взял да и предложил бы включить в школьные учебники и Ольгу Фокину, и Людмилу Петрушевскую! Мол, одного поля ягодки, русские люди, родились по бондаренковской “концепции”, почти в один год. Будем надеяться, что Владимир Григорьевич преодолеет-таки в себе некоторые сомнения, “дожмет” объединительный процесс и найдет очарование в “музыке ада” Петрушевской. Пока же процитируем его нынешние оценки художественного мира писательницы: “Её беда в том, что она катастрофически не любит человека, включая, очевидно, самое себя. (Себя-то как раз и любит. Не любила, так не печаталась бы. - Авт.) ...Человек с нормальным мироощущением не может читать прозу Петрушевской... И если не находится добра в душе писателя, то литература его оказывается литературой зла”.

Да, ““вредной” литературы очень много, и у неё есть своя заслуга: как прыщ указывает, что кожа грязна, так и эта литература свидетельствует о нечистоплотности души” (Максим Горький). В нынешнем же литературном процессе все идет по пословице: умные к умным, а мы - с тобой. Чем грязнее, чем прыщавее, чем нечистоплотнее писательская душа, тем больше в ней демкритика находит очарования, тем чаще её “раскручивают” и навязывают нормальным людям для чтения. Духовный бомжизм некоторых современных писательниц оправдывает и дает смысл существования продажной своре “делателей имен”. И в жизни, и в литературе молодых продолжательниц дела Петрушевской предостаточно. Но есть, наверное, и другие люди, те, кто читают Фокину, Татьяничеву, Светлану Кузнецову, Есенина, Павла Васильева, Твардовского, Тютчева, Пушкина... Они наверняка есть, иначе мир давно бы рухнул! Но критика наша, брючно-богемно-сигаретная (обоих полов), она будет самозабвенно, до экстаза, крутить “шок”, клонируя все новых и новых писателей с душком мертвичины, воспроизводя себе подобных, про которых можно сказать - “и ни баба, и ни мужик”. А между тем бесполость в литературе, может быть, не меньшей грех и не меньшее зло, чем бесполость в жизни. Ведь бесполый образ мира, который создают писатели, самоубийственен, потому что не верен.

*  *  *

Лев Толстой говорил: “В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: “Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?” Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев - мы ищем и видим только душу самого художника”.

Что интересно увидел бы Лев Толстой в душе этой современной молодой поэтессы (не буду называть имени, чтобы не делать ей лишний “пиар”)?

А что кончаю дактилем,

так это c`est la vie.

А что спала с редактором,

так это по любви.

А что с другим редактором -

спросите у него.

А что завидно некоторым,

так что с того?

Что сказал бы об этих стихах Гоголь, Фет, Блок, Есенин, Твардовский? А что написали бы о них критики Белинский, Стасов? А те, деревенские бабушки, которые один раз в год мелькают у нас на телеэкране, что сказали бы они? Боюсь, что даже Томе и Зое, “подружкам”, выкуривающим по утрам сигаретку за кофе, эти стихи не понравились бы. Они бы даже не сказали: “Классно!” А вот “Московскому комсомольцу”, не региональному, центральному, стихи приглянулись бы - “прикольно”! Может быть, даже депутатам - Немцову и Жириновскому - они понравились бы... Так что Лев Толстой, чудак-старикан, он тут ни при чем. Поэтесса обласкана, обцелована демкритикой, засыпана их премиями с ног до головы, она - “явление”, “феномен”, “открытие”, “надежда русской литературы”. Что и говорить - Золушка!.. Труженица. И стихи её должны, видимо, рождать в нас высокие чувства - сопереживания, человеколюбия - те самые чувства, что приходят к человеку после прочтения “Ямы” Куприна. Но залихватский секс-охват ничего, кроме отвращения, не родит. Продолжение все той же телесерии: ляжки, ляжки, ляжки...

Умыкнута, замкнута

долгим замыканием.

Пряник - первый зам. кнута.

Шоколад в капкане ем.

Марс не слаще Сникерса.

Стерпится. Слипнется.

Щадя читателя, я не цитирую основных лирических произведений поэтессы, продолжающих пушкинскую традицию - “я помню чудное мгновенье”. Поверьте, “стерпится, слипнется” - это даже не “цветочки”, не “бутончики”, это жалкие ростки по сравнению с той развесистой “клюквой”, которая ожидает доверчивого читателя, купившегося на рекламу демкритики. Конечно, распад личности - это болезнь, человека надо бы просто пожалеть. Но наши литраспорядители не успокоятся, пока не распространят безумие и похоть на всем литературном пространстве страны, пока не превратят литературное зеркало в закопченную сковородку. А потом нас же и попрекнут: какие у русских немытые, чумазые, бескультурные хари...

Лев Толстой, как известно, не особо жаловал поэзию. Но вот пример из прозы. Автор - молодая женщина, лауреат премии Международного фонда “Демократия”, премии “Венец” Союза писателей Москвы. Читаем из ее книжки, выпущенной в рамках федеральной программы(!) поддержки книгоиздания России:

“Выпили. Пустую под стол.

- Это чего мы?!

- Чего?

- Последняя?!

- Ну.

- Бля...

- Ну да...

- Эбёнть... да как же это?

- Ну!

- Кошмар...

- Ёхайды, а то...”

И так на протяжении 9 страниц! Неискушенному читателю поясню, что реплики “Чего? Ну. Ну да... Ну! Ёхайды, а то...” принадлежат даме, как следует из повествования, писательнице, сочиняющей рассказы. Финал, конечно, в лучших традициях русской литературы:

“Да как же хочется, Господи, чистоты, красоты, светлости, недосягаемости, - сыру что ль швейцарского кусок!”

И действительно, как же хочется чистоты и красоты, только не чистоты “закусочной”, продуктовой, а чистоты слова, поступка, действия. Я иногда думаю: бедные наши люди! Как они устают от ежедневной, ежечасной грязи! От нашего ТВ, которое стянуло на экраны всю скверну мира, от желтых газет, вроде “Московского комсомольца”, где все самые гадостные плотско-лесбейски-развратные статьи подписаны женскими именами, от “культурного досуга” с книжкой - будь это детектив или “серьезная” демлитература.

Я пишу о женщине, об её ответственности перед своим предназначением, о том, что она должна быть намного более бережна в отношении к слову, чем мужчина. Но я пишу эти строки не для того, чтобы кого-то укорить или “перевоспитать”. Ведь всякому думающему человеку понятно, что заполонение сигаретно-брючно-пивной массой города Москвы и окрестностей - печальное следствие того, что все мы - и мужчины, и женщины - весь народ, проиграли битву за национальное достоинство, битву за свое ближайшее будущее. Все мы - вне зависимости от пола - превращены в загнанное, бесправное, бесполое быдло, а сталинский тоталитаризм по сравнению с “новым порядком” кажется ахмадуллинскими черемухами. Да, “пр`огр`есс победил Р`оссию”.

Иногда мне кажется, что нам, русским людям, никогда уже не подняться с колен, не сбросить с себя базарную мафию, опутавшую нашу торговлю и экономику, не свалить информационную мафию, захватившую все рупоры “перестройки”; никогда уже нам, русским, не подойти к чистому зеркалу, и не увидеть в нем своё настоящее отражение. Увидеть нашу Родину - ее землю, леса и реки, ее горы и долины, ее просторы, ее поля и селения, ее белокрылые храмы и древние города, ее великих князей и вольных пахарей, ее героев, страстотерпцев подвижников, ее ученых, воинов и путешественников, философов и поэтов... Её женщин - матерей, сестер, дочерей.

В эти минуты тоскливо и горько на душе. Всё кажется напрасным и зряшным, жизнь бессмысленной, смыслы потерянными. Но все же, если суждено нашей Родине выжить, то не отважная Жанна в рыцарских доспехах спасет Россию, а Богородица, родившая Христа. Свет Богородицы дан каждой невесте, каждой матери, каждой жене. Этот свет выше любых литературных успехов, премий и похвал, выше книжек и рецензий, и даже выше слова. Этот свет рождает нашу любовь, а любовью жива и душа, и Родина, и литература.

Разбуди меня завтра рано,

О моя терпеливая мать!

Я пойду за дорожным курганом

Дорого гостя встречать.

Я сегодня увидел в пуще

След широких колес на лугу.

Треплет ветер под облачной кущей

Золотую его дугу.

На рассвете он завтра промчится,

Шапку-месяц пригнув под кустом,

И игриво взмахнет кобылица

Над равниною красным хвостом.

Разбуди меня завтра рано,

Засвети в нашей горнице свет.

Говорят, что я скоро стану

Знаменитый русский поэт.

Воспою я тебя и гостя,

Нашу печь, петуха и кров...

И на песни мои прольется

Молоко твоих рыжих коров.

Всё так и вышло. Всё так и будет... Низкий поклон Вам, Татьяна Федоровна, за сына!.. Низкий поклон матери Жени Родионова, русоволосого русского воина, страшной, мучительной смертью погибшего в Чечне. А всего-то и требовали от него бандиты - снять крестик!..  Низкий поклон моей маме, Наталье Ивановне. Мало, мало красивых слов говорим мы своим близким! Да, матери и сестры, жены и дочери, отцы и сыновья Россию держали и держат. Вспомним, ведь все мы когда-то были согреты общим родственным чувством - чувством причастности к родному народу. И кто, как не мы, должны сорвать покров мглы, беды, отчаянья?! Ведь без Родины нет человека. Нет веры. Нет любви. А без любви нет бессмертия, а значит, нет смысла... Но кто же из нас, любящих, с этим смирится?!..

октябрь 2001

Другие статьи, рассказы, эссе Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь

Все публикации