Есть минуты, когда не тревожит… Их почему-то остается всё меньше, этих минут. И всё чаще тоска, которую лучше держать при себе.

Но есть одиночество, как цунами. Как ни стремись над ним возвыситься, гребня волны не увидать. И на мгновение, как во сне, открывается бездна, полная беды и тьмы.

Мне кажется, что жизнь, породившая меня, ушла.

Русь уходящая.

Все эти восстановления храмов – лишь декорация, вера покрылась такими трещинами, которые не заретушировать и не загладить никаким реставраторам. Церкви сияют куполами, а деревня рушится, спивается и вымирает. Цепь естества рвется, заменяясь информационными сетями целесообразности. Невиданную власть захватили телевидение и пресса, и им, больше, чем когда-либо, нужно превратить людей в винтики и шестеренки адской машины потребительства. Всё сводится к стандарту и унификации. Приёмы воздействия откатаны и выверены наёмными психологами, и человек становится рабом больше, чем когда бы то ни было. Человек – естественный, самостоятельный в суждениях, верующий, близкий к природе, восполняющий незнание не чужими рецептами, а здравым смыслом, - не нужен. Как не нужен и непонятен его язык, его философия и его искусство.

Я думаю: неужели это и есть развитие жизни, прогресс? Чушь.

Несогласные тихо вымрут в несчастии и мучениях. Кто-то приспособится и смирится. Я чувствую себя деревом средней полосы России, неведомо как очутившимся в тропическом лесу. Здесь всё чужое – земля, воздух и времена года. Кого в этом винить? Не знаю. Но я теперь уже до конца жизни не упущу из своего сознания мысль о том, что сердце моё стучит в такт с народной жизнью, что характер мой – русский характер, личное моё счастье – это всего лишь намёк на то, чтобы помочь счастью всей страны.

Мне тяжело, потому что я чувствую – слиянно, телом и душой, что отношения между людьми уходят, а остаются контакты (ну чем не вульгарный материализм! Физика.) Силиконовыми остаются не только груди, но и сердца, неспособные ни любить, ни ненавидеть. И сами слова, означающие эти понятия, устаревают, кажутся напыщенными и нереальными. Их почти невозможно употребить, да и, честно говоря, не к чему.

Язык претерпевает громадную мутацию вслед за жизнью, программируя и предопределяя будущее, которое не способно будет воспроизводить ничего, кроме компьютерной бессмыслицы и информационной лжи. Что будет со всеми нами? Поэтов призывают парить в космосе и оттуда бесстрастно наблюдать и описывать земные катаклизмы. Но все космонавты возвращаются на Родину, и ещё конкретней – к маме, жене, детям. Я не хочу забывать, откуда я родом. Потому что мне не всё равно: где жить, как жить и кого любить.

С каждым днем мне всё труднее находить слово – не просто точное и честное, но пронзительное и единственное; живое, как зелёный июньский лес, доброе, как мамины руки. И когда я его всё-таки нахожу – сквозь полночные бдения и наворачивающиеся слёзы, сквозь бессонницу и горькие раздумья, - вот тут-то меня и охватывает одиночество: а зачем? Нужно ли ещё кому-то, что волнует и мучит меня? И моё ли это дело, запускать мальков в Мёртвое море или растить на камнях цветы? И не много ли я на себя беру – страдать за всех, когда люди счастливы благополучием неведения?!

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины вдруг отчаянно вспыхнет: а стоит ли жить?

Ответ очевиден.

июль 1996

Другие эссе, рассказы, статьи Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь