Лидия Сычева: проза

Глупый случай

Москва, Киевский вокзал. Хоть вокзал и Киевский, но рынок возле него кавказский. Хохлы с домашней колбасой, с творогом и сметаной, со свежим и солёным салом приторговывают где-то на задворках; пугливо раскладывают припасы на пустых картонных коробках из-под тропических фруктов; дружно сворачиваются и снимаются всем табором, когда вдали уныло замаячит медленно бредущий милицейский патруль. Хохлы вслух и про себя клянут дурных москалей. Дурную жизнь и дурную погоду - поздняя осень в Москве серая, безотрадная, заплеванная, как вокзальный перрон. Кавказцев же, оккупировавших рынок, малахольная ноябрьская дрожь, так непохожая на южный климат, совсем не смущает. Напротив, они чувствуют себя повышенно бодро, как мутированная, приспособленная к новым полям кормления саранча. Чернявые, среднего роста, разной степени щетинистости, чуть сутулые (в юности не пришлось послужить в армии), в кожаных куртках, взятых как бы на вырост, - все они будто из одной большой семьи, из одного народа; и язык их, гортанный, хрипловатый, чуть простуженный, кажется дошедшим через века древним базарным наречием.

Рынок осенью грязен, а к концу дня - вонюч. Гниль, отходы, пустая тара движутся на тележках в утробы машин мусоросборщиков; запх разлагающихся фруктов мешается с табачным дымом, с ароматами пьяных, радужных луж. Деревянные изломанные настилы тонут под ногой в ядовитой жиже. Скорее бы снег, мороз и зима!

По рынку, выбирая сравнительно твердые и сухие участки земли, медленно идет невысокая женщина неопределенных - от сорока до пятидесяти - лет. Фигура у неё оплыла, отяжелела, неудавшаяся жизнь мученически легла на лицо - тонкими и чистыми, словно выстиранными, морщинами. Но женщина всё же старается следить за собой, не поддаваться обстоятельствам - на ней почти новое, купленное в Лужниках, корейское синтетическое пальто; на голове - подобранный в тон одежде фиолетовый берет крупной домашней вязки. В руке она несет тощую, с впалыми боками, хозяйственную сумку.

Женщина подходит к кавказцу, торгующему овощами. В грубо сколоченных ящиках картошка, морковь, свекла, редька... Все с поля, в засохших, шелушашихся налипях грязи. Продавец сидит, невидяще смотрит поверх сиротливо пустых чашек весов.

 - Моркови полкилограмма, - говорит женщина.

- Бэрите, - бурчит продавец.

- Положите, пожалуйста, сами, - смиренно просит женщина. И добавляет, извиняясь: - А то руки не хочется пачкать.

Кавказец медленно, очень медленно встает, берет чашку весов, выходит из-за прилавка и нехотя идет к ящику с морковью, тяжко переставляя ноги в шерстяных просторных брюках. Ему около тридцати, у него крупное лицо, налитое нездоровой краснотой, которая проступает даже сквозь южную смуглость, и неожиданно белые, сильные и холёные руки.

Продавец демонстративно долго, брезгливо кривя синие губы, роется в ящике. Он отбирает самые уродливые, искривлённые, вдобавок ещё и обломанные плоды. Не спеша, угрюмо косясь на покупательницу, один за другим кладет их на весовую чашку. Кавказец ждет, когда сердце хозяйки не выдержит, возмутится столь явным глумлением. Женщина внимательно смотрит на морковь и молчит.

Он с презрением грохает чашку на весы и теперь уже, чувствуя себя хозяином положения, легко насвистывая, начинает долго считать цену пяти тощих морковок на калькуляторе. Сбивается и пересчитывает вновь. Женщина терпеливо ждет.

Наконец он называет сумму, несколько завышенную им, но не от жадности или нечестности, а от раздраженности на чужое, тупое, животное упрямство. Покупательница покорно лезет за кошельком и, тщательно отсчитав деньги, протягивает их кавказцу. Он небрежно берет мелочь, глаза их на мгновение встречаются, и он вдруг чувствует что-то вроде смущения.

- Куда сыпать? - без прежней враждебности, с некоторой даже услужливостью говорит он.

- Сюда, - показывает женщина на ящик с морковью. Она разворачивается и, стараясь не спешить, уходит от прилавка.

Кавказец растерянно бормочет ей что-то вслед. Какое-то неудобство, неловкость ворочаются внутри, и он спешит закурить, чтобы поскорее забыть о глупом случае.

Женщина в фиолетовом берете крупной домашней вязки идет к выходу. Руки у неё мелко подрагивают. А вместе с ними подрагивает и черная сумка, похожая на трусящую рядом голодную собаку-дворнягу.

Другие рассказы, эссе, публицистику читайте здесь

Книги здесь или здесь

Все публикации