Тоня Дворкина недавно приняла сожителя и была счастлива.

Первый её муж, с которым она прожила семь лет, как и предсказывали ей ещё в девках, умер от водки - пьяным упал под работающий трактор. Мучился в больнице три дня, без памяти, кости были сильно помяты и внутренности.

Потом она принимала едва знакомого мужчину из Юрово, он приезжал в Каменку устраиваться на шофёра. Мужчина был сумрачный, молчаливый, - таких Тоня не любила. Он много курил и всё усмехался, обнажая крепкие желтые зубы. Шофёром работал сначала в «Сельхозхимии», потом на погруздворе и отовсюду его выгнали за лихачество. Иногда Тоне казалось, что он её убьёт - таким зловещим, угрожающим, было выражение его лица. Но он никогда не дрался, и даже путём не пил. Всё же Тоня почувствовала облегчение, когда он собрал вещи и отправился насовсем в своё село. Дней десять или больше повсюду ей чудился оскал его желтых зубов.

Мишка, напротив, и дрался, и пил, и бил. Он свой, каменский, работал скотником в одном из местных колхозов. И Тоня знала, за кого шла. Мишка - весёлый, умеет ухаживать за бабами, сказать приятное, в нужный момент схватить за юбку, прижать, притиснуть. Мишка - орёл, когда скачет во весь опор на одной из последних колхозных лошадёнок, волосы у него медно-красные, торс загорелый, мускулистый; штаны грубые, забрезентовевшие, подбитые кожей, босые ноги прочно держат стремена. Он перебрал уже с десяток баб, в основном разведёнок, реже - вдов; на внешность не глядел и тем многих осчастливил. Но уж больно был буен, когда напивался. Тоня думала, что сможет Мишку образумить - когда-то они учились в школе в одном классе, и некоторые учительницы имели на него влияние. Но вскоре Тоня поняла, что переоценила свои педагогические способности. Мишка не просто бил, а бил во всю силу, не жалея, и чем дальше, тем жесточе. Тоня терпела-терпела, и выгнала его. Но чем Мишка хорош - он не стал устраивать скандалов, качать права. Расстались ласково, без злобы. Мишка знает - он не пропадет, новые бабы найдутся. А нет - так двинется по второму кругу.

Некоторое время Тоня жила без мужика - не до того было. Сын, едва закончив школу, надумал жениться. Познакомился зимой, на лыжных соревнованиях с девчонкой из Коренного, всю весну ездил за сорок километров к ней - когда на велосипеде, когда на попутках, автобусе, а летом заладил в одну душу - женюсь и всё. Невеста Тоне понравилась - скромная, миловидная. Росточка, правда, небольшого. Плохо и то, что из многодетной семьи она, старшая, значит, помощи от сватов ждать нечего. Тоня сыну на свадьбе подарила свой телевизор и ковёр со стенки. А сватья отдали молодым времянку под жильё. Времянка зимняя, из двух комнат, так что Слава Богу. Сын пошёл трактористом-прицепщиком в колхоз, невестка сидела дома - работы нету, да и всё равно скоро рожать. «Надо же, - удивлённо думала Тоня, - вот я и бабкой стану. Жизнь прошла, а вспомнить нечего.»

И правда, ничего хорошего из прошлого почему-то не вспоминалось. Такого, чтобы хорошее длилось долго. Самое приятное, что виделось из детства - летний дождь. Будто она, Тоня, маленькая, бегает в платьице, сшитом колоколом, материал лёгкий, ситец, и первые крупные капли дождя сразу его промокают. Дождевые прикосновения на спине, плечах, груди; она с визгом прячется под навесом, у сарая. Дождь ускоряет ход, но небо прозрачно, высоко, приподнялись травы, зазеленели; Тоне кажется: вот, если выскочить под струи, разбежаться, она и полетит - невысоко, но полетит над землёй. И так охота плечи расправить, она ведь, Тоня, невесомая... Но никуда она не полетела, и ливни те кончились. А сейчас от дождя выгадываешь пользу: польет картошку - вовремя; разведёт сырость в помидорах - мог бы и погодить...

Ещё Тоня вспоминала как целовалась первый раз со своим мужем, тогда и не женихом даже; какой он пришел из армии - ловкий, подтянутый, по-городскому уверенный, а она младше его была на три года и о таком парне даже не мечтала. Он ей в одно из свиданий принес букет черёмухи. Тоне это было очень приятно, и она решила, что выйдет за него замуж и будет любить его всегда. А больше ей никто и никогда цветов не дарил. Даже в роддоме, на выписке.

Было и ещё в прошлом хорошее - индийские фильмы, например. Дня за два до сеанса о них уже бежала молва, народа в клуб набивалось под завязку, даже в проходах люди сидели. И все, дружно, смеялись и плакали над судьбами героев. Тоня тоже, сколько не старалась, не могла сдержать слез. В обычной жизни она плакала мало: на похоронах родителей или когда другая какая родня мёрла. А так - чего же плакать! Жалко киношных красавиц, принцев, раджей; горько за их страдания, неземные муки, а Тонина жизнь была обычной.

Ни красавицей, ни, тем более, «учёной», она себя не считала. И вообще, перед «учеными» - докторшами, библиотекаршами, учительницами она испытывала суеверный страх. Всё ей казалось, что они знают что-то такое о жизни, до чего ей никогда не дойти. И Тоню больно ранило, когда «учёных» она видела в приземлённом, обыденном состоянии, как и всех простых людей. У географички родился мальчик, больной головой, дурачок. А у фельдшерицы, Аллы Анатольевны, муж, когда-то лучший хирург, спился и буйствовал не хуже Мишки. Только Мишка - здоровый, а у хирурга - белая горячка. «Ученые» люди живут по книжкам, раздумьям, и то - ошибаются; Тоня жила по своим желаниям, скудным возможностям, и, бывало, что счастье светило ей в окно. Как, например, с последним сожителем, Сашкой.

Сашка - из большой семьи Мироновых, намного, почти на десять лет, моложе Тони. Был он мужик, не парень, а с женой, письмоноской, чего-то развёлся. Там у него девочка осталась. Тоне нравился Сашка. Высокий, ладно сложенный; на лицо, правда, не сильно завиден - напоминал он собаку, ту, что часто показывают в детских мультфильмах. Брыластый он, Сашка, хоть и молодой, и над верхней губой, даже у тщательно выбритого, у него всегда были видны темные поры, из которых рос волос, и он ещё больше этим походил на добродушного пса. Сашка скуласт, волосы у него жесткие, черные, растут перьями, и голова его напоминает африканскую хижину, крытую пальмовыми листьями. Тоня натосковалась без мужика, а Сашка молодой, в силе, и Тоня даже застыдилась своего счастья перед дочерью. Нинка большая, всё понимает, а может, уже и больше матери знает - Тоня это вполне допускала и грустила.

Нинка заканчивала школу в этом году, Тонины дети были погодки. Учились - и сын, и дочь - из рук вон плохо; педагоги перетягивали их из класса в класс; на родительских собраниях Тоня сидела бурая от смущения, даже если её и не ругали. Что она могла поделать?! От книг у неё сразу начинала болеть голова. Тоня детей не ругала за плохую учебу, только наставляла: «Сидите смирно, учителей почитайте.» Сын так и делал, а дочь чем дольше, тем становилась хуже. Тоня за неё тревожилась. Нинка быстро развилась, была совсем невестой, нещадно красилась и выглядела старше своих лет. У неё были очень прямые и полные ноги, молочно-белые, и она всячески выставляла их напоказ, носила короткие юбки, сарафаны; да, впрочем, такие формы никакой одеждой не спрячешь. Вечно возле дома Дворкиных вечерами теперь вились кавалеры - знакомых парней почти не было, наезжали, набегали чужаки, от подростков до отслуживших или отсидевших ребят; Тоне все эти сборища напоминали нехорошее - так сбегаются дворняги всех мастей на собачьи свадьбы. Грешно такое думать про собственную дочь, но Тоня, помимо своей воли, думала. Нинка особенно стала грубой, несдержанной, когда Тоня приняла Сашку. Как-то Тоня сделала дочери замечание, что плохо просиживать ночи напролёт с ребятами, на что Нинка дёрнула плечом и с вызовом ответила:

- Тебе можно, а мне нельзя?!

Тоня примолкла. Она устала от жизни и ей хотелось мира в доме. Нинка, конечно, совсем обнаглела - в школу ходила через раз, за уроки не садилась, обленилась до такой степени, что не бралась дома даже за веник. И Тоня тянула весь дом, и хозяйство - небольшое, правда - куры, поросёночек, и огород, и ещё на работу ездила. Да и Сашка, хоть и помощь в чём - крыльцо, например, подправил; но и забот добавил.

Тоня работала санитаркой в Каменской больнице и считалась среди пациентов доброй женщиной. Она не брезговала лишний раз подать утку, и клизмы ставила вместо медсестёр, и вообще, сочувствовала больным, особенно одиноким и бедным. Здесь, на работе, словно ещё одна жизнь была - кто-то умирал, кого-то выписывали, одни люди сменяли других; родственники, в первые визиты навещая своих, попавших в беду, сначала пугались, потом привыкали ко всему, даже к самому плохому, входили в больничные обычаи, знали, что и когда надо носить, сколько давать докторам на взятки; медсёстрам, чтобы те вовремя и безболезненно ставили уколы; и над всем этим витал запах хлорки, бедности и казённой несвободы. Тоне почему-то никто никогда ничего не давал - в синей старой спецовке, тихая, с вечным половым ведром, она, наверное, казалась посетителям уцелевшим предметом больничного интерьера, а не человеком. Тоня не обижалась, терпела. Ей платили 120 рублей, и пока она не приняла Сашку, этих денег ей с Нинкой, пусть с натяжкой, хватало.

Себе она давно уже не покупала новой одежды; зимнее - пальто, сапоги, пуховый платок - берегла; а летнее донашивала за Нинкой и своё, старое. Детям выгадывала обновы, когда сдавала поросёнка на мясо. Сын теперь жил своим домом и вроде должно было стать легче, тем более, что Сашка, если выпивал с ребятами (обычно в субботу или в воскресенье), то на свои, из дома лишний раз ничего не таскал - ни закуску, ни вещи. За это он и нравился Тоне. Ещё он был люб ей своей диковатостью, и тем, что был он молод, малоиспорчен, совершенно не замечал Нинкиных ног, никогда даже не косился на падчерицу и не вмешивался в воспитание. И первые недели, и даже первый месяц Тоня была с ним счастлива. Конечно, в этом чувстве не было восторженной, «индийской» любви, но она знала, чего ждать от Сашки, и была уверена, что просто так, ни с того, ни с чего, он её не бросит.

Но счастье быстро прошло, или она к нему привыкла, остались заботы, и каждый день надо было чем-то питаться.

Сашка любил поесть и ел много. Он был здоровый парень, не какой-нибудь хиляк, и на день ему нужна была буханка хлеба, не меньше. Он не привередничал, не требовал разносолов, но Тоне самой хотелось ему угодить, побаловать. Осенью было легче - уродилось много овощей, кукурузы, хорошо шла молодая картошка, помидоры, Сашка пару раз выбирался на рыбалку и привозил с прудов карасей.

Но с наступлением холодов стало хуже. Тоня и раньше замечала, что зимой люди едят больше, но теперь это наблюдение мучило ее ежедневно. Утром, чтобы сэкономить, она теперь не завтракала, лишь пила пустой чай, заваренную кипятком липу. Обедала на работе больничной едой - серого цвета супом, кашей-размазнёй, и опять же, чаем. Ужинали они часто вдвоём - Нинка убегала на гулянки или к подругам, возвращалась поздно ночью, и ей было не до еды. Тоня и вечером, уставив для Сашки стол - щедро нарезанным хлебом, салом, иногда колбаской - самой дешевой из тех, что была в магазине, солёными огурцами из банки или маринованными помидорами - сдерживалась, налегая на картошку. Сашка ничего не замечал. Он всё пробовал, нахваливал и ел с аппетитом. Он почти не оставлял за собой кусков, а кости, если она варила мясо - «суповой набор», он обгладывал чисто-чисто, чуть рыча от удовольствия, чем ещё больше напоминал собаку.

От недоедания Тоня сильно похудела, ночами плохо спала, а на работе часто садилась отдыхать - у неё кружилась голова. Иногда она думала: хорошо бы Нинку отдать замуж. Женихи водились, но всё безработные, безалаберные, непутёвые; такие, которых надо содержать; они всё норовили пристать в зятья, а на это Тоня была несогласная. Она чувствовала, что попала в какую-то кабалу, и то, что первопричиной нужды явилось её нынешнее женское счастье, было особенно обидно.

Под Новый год она получила открытку от сына и письмо. На открытке с Дедом Морозом, Снегурочкой и зайцем в санях было поздравление: «Дорогие мама и Нина! С наступающим Вас Новым годом! Желаем вам здоровья, веселья и счастья в личной жизни. Семья Дворкиных.» На вырванном из школьной тетради листочке сын писал:

«Дорогая мама! Поздравляю тебя с рождением внука Коли (рост 56 см, вес - 3 кг. 100 гр.). Роды прошли благополучно, скоро я заберу жену и сына домой. У нас во времянке очень холодно, особенно по утрам. Печка дымит и не держит тепло - надо перекладывать. Но уж будем дожидаться лета. Мне давали отсрочку в военкомате, а теперь родился Коля и в этом году точно не возьмут, а потом мы родим второго, чтобы совсем туда не идти. Я работаю на тракторе, плохо, что он старый, и нет запчастей. Зарплату деньгами не выдали ни разу, а дали продукты - зерно, масло подсолнечное и комбикорм. Всё ничего, но перегорела лампа в телевизоре и он теперь не показывает, а только разговаривает. Дорогая мама, если будет возможность, купи нам эту лампу, а поставить её, я, наверное, и сам смогу. Вот и всё. Привет Нине от брата. (Про Сашку он ничего не знал.) Твой любящий сын.»

Тоня прочитала письмо и заплакала. Она очень ослабла, размягчилась. Сын её, видно, вырос хорошим человеком - никогда она за ним не замечала особой ласковости - а тут - «дорогая мама». И - «любящий сын». Тоня знала, что на бумаге чувства, особенно добрые, выразить труднее, чем вслух. И оттого, что в её жизни что-то сложилось так хорошо, ей стало еще грустнее. Вроде она с ним меньше, чем с Нинкой разговаривала, и в заботы его, кроме школьных двоек, не входила, а он вот, оказывается, какой - самостоятельный, хозяин, и её почитает - сам уже родитель. И отец его был таким же попервах, а потом - запил. «Скучно, - говорит, - жить.» Царство небесное покойнику, - перекрестилась Тоня, - не порадуется, внука не понянчит, глядишь, может и жизнь его повеселела бы. Ей хотелось устроить праздник - Новый год, пусть без ёлки, но с хорошим столом: отметить появление внука Коли, а потом еще и Рождество будет...

Она отправилась на базар и по привычке миновала вещевые ряды, даже не глядя на них. Подошла к продуктовым. Румянощекие молодухи торговали сливками, сметаной, яйцами, топлёным маслом в горшочках, здесь стоял свежий, молочный дух, а горки творога на тщательно выстиранных марлечках были похожи на тёплый снег. Дальше шли мясные ряды, продавцы в белых, испачканных кровью халатах, переворачивали пласты парного мяса, свежего сала, в стороне торговали битой птицей - гусями, утками, курами - желтые, сочащиеся жиром тушки, отдельно, горками, лежали внутренности - печенка, сердце, лёгкое, и Тоне нестерпимо захотелось съесть что-нибудь сейчас же и непременно сырого. Но она заспешила дальше, и особенно быстро прошла мимо копченостей - от их запаха у неё задурманилась голова; щедрыми гроздьями висели тонкие котелки домашней колбасы со слабо просвечивающими кусочками жира, пирамиды из колбасных палок высились на прилавках. В нерешительности она постояла у рыбы - жирные селёдки разлеглись на подносах, чуть поодаль скромно золотела скумбрия, здорово брали и мелочь - малосольную кильку. Тоня попробовала рыбу у трёх продавцов, вкуса не поняла - кусочки сразу проваливались в желудок, торговцы стали на неё коситься и она поспешно ушла. Нет, для праздника требовалась, конечно, не рыба. Она подошла к кондитерскому прилавку, где под стеклянным козырьком, в холодильнике, были выставлены торты. Тоня залюбовалась ними. Чего тут только не было! Круглые, овальные, квадратные, сердечком, ромбиком, цветком; с новогодними ёлочками, выложенными изумрудным мармеладом, с кремовыми нежными розами, с диковинными узорами и райскими птицами, с цифрами, из которых складывался наступающий год, с лесными зверушками, грибками, ягодками и шишками, с пожеланиями добра, мира, любви... Тоня стояла как зачарованная. Она уже представила, как принесёт и поставит такую красоту в центре стола, как они сядут втроём - она, Сашка и Нинка, и каким семейным и уютным будет этот праздник... Цены были написаны в уголке, мелко, на замасленной бумажке. Тоня прочитала ценник несколько раз, не веря своим глазам. Самый дешевый торт стоил 45 рублей! Она поняла, что ничего тут сегодня не купит.

Но всё же впечатление от письма ещё не прошло и настроение у неё оставалось хорошим. Не так бодро, но твёрдо зная цель, она двинулась в «мужские» ряды, где торговали сантехникой, инструментами, запасными частями для автомобилей. Усатый добродушный дядька указал ей место, где были лампы для телевизоров. Она, сбиваясь, объяснила продавцу поломку. Он понимающе кивнул и указал на две небольшие коробочки: либо та, либо эта. Тоня замялась - лампы стоили по тридцать рублей каждая. «А если не подойдут?» «Вернёте, обменяете,» - продавец равнодушно пожал плечами. Тоня постояла-постояла, ей, конечно, хотелось доставить сыну радость, но позыв к щедрой, большой трате, боролся в ней с бережливостью, с ужасом перед безденежьем. Так она ничего и не купила, побрела прочь.

Теперь она смотрела ни на ряды и товары, а на базарный люд. Народ шел сортами. Отдельными видами, породами, непохожими друг на друга, как, допустим, ерши не похожи на щук. Были богатые, в дорогих меховых шапках, длинных шубах - собачьих, козлиных, нутриевых и даже норковых; мужики - в расстегнутых кожаных куртках, в засаленных дублёнках. На рынке много молодежи и вся хорошо одета, форсисто; девчонки, как и её Нинка, здорово накрашены, многие курят; ребята - длинные, узкоплечие, в тесных штанах, без шапок. Хуже всех выглядели бомжи - в самых фантастических одеждах; и пьяницы - в том, что не успели пропить. И тех, и других было порядком. Потом шли пенсионеры - в основном бабушки, они носили валенки или потрескавшиеся шишкастые сапоги, плюшки, кажется, ещё довоенные, латаные фуфайки, болоньевые куртки, пальто с лысыми воротниками. Такие, как Тоня, были одеты чуть получше пенсионеров. Она оглядела базар - в клубящемся людском вареве их ещё было много...

Тоня зашла в хлебный, расплатилась за две булки белого (а не чёрного, как обычно), вышла. - Вот и весь праздник, - горько усмехнулась она.

Потом она ехала в автобусе, медленно шла от остановки к своему приземистому, построенному ещё родителями, дому. Из трубы, кажется, вился дымок. Значит Сашка замёрз, затопил.

Навстречу Тоне попалась баба Настя с другой улицы. Она не каменская, и хоть переехала сюда лет пятнадцать назад из другой области, но так и осталась приезжей, не своей. Тоня обрадовалась свежему человеку. Они остановились.

- Что-то ты худая стала, Тоня. Летом я тебя видала, ты была справнее, - заметила баба Настя.

- Я ж Сашку приняла, - вспомнила своё счастье Тоня.

- Слыхала. Че ж, хорошо живёте?

- Ничего, - Тоня вздохнула и её почему-то потянуло на откровенность, - денег только не хватает. Сын у меня женатый в Коренном, прислал письмо, что дитё у него родилось и лампа в телевизоре перегорела. Я ходила, ходила по базару. Так лампу и не купила - дорого, - про торт Тоня почему-то застыдилась сказать.

- А Сашка работает?

- Работает. Золотарём.

- Ну, - дознавалась баба Настя, - а деньги он тебе даёт?

- Нет, - растерялась Тоня.

- О, а че ж это такое? - возмутилась баба Настя, - квартиранты и то за постой платят. А вы - живёте гуртом. Получает он здорово. Ты с него хоть бы на харчи брала.

- Неудобно, - замялась Тоня. - Мы с ним не записаны. У него своя семья есть, помогать им надо...

- А у тебя - своя. Будешь от детей кусок отрывать, кормить этого бугая, - зачитала баба Настя, - а сама, гляди, со штакетиной скоро сравняешься! Здорово он у тебя устроился! Это как в сериале, - и баба Настя стала пересказывать бразильское кино из телевизора, где какой-то Дон Хуан, из молодых, ушел в зятья к богатой женщине в годах и тянул из неё все жилы. Тоня, пока слушала, всё-таки пожалела, что не купила сыну лампу - телевизор хоть какое развлечение, а то ещё, не дай Бог, запьёт.

Наконец они распрощались с бабой Настей. Тоня медленно шла по заснеженной зябкой улице к дому. Она подумала, что правда, надо сказать Сашке про деньги. Сразу же ей представилось его хитроватое скуластое лицо, симпатичная, лукавая собачья морда. Сашка не обидится, она знает. Он добрый. Может, много и не даст, но всё равно подмога. Ей будет легче, и Сашка в хозяева быстрей вступит. Потом, она же не виновата, что они не записаны - Сашка ей и не предлагал. А Тоня, что ж, она может выйти замуж. Чтобы всё как у людей. Своим домом, со своим мужиком жить - куда лучше... Тоня немного постояла перед калиткой, обшарпанной, оббитой, с перекошенной щеколдой. Она улыбнулась. Ей казалось, что здесь, за этой калиткой, в наступающем году у неё начнется совсем другая жизнь, более спокойная и счастливая.

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь