Чего мы только на себя не говорим, кого мы только не слушаем, чем мы только не травимся, однако ж Россия стоит покамест! Потому как вся крепость её, оказывается, в огород ушла. А огород - он везде может быть. Около дома, за городом на каком-нибудь 40-м километре (куда воду нужно возить цистернами, бидонами или хотя бы в пластиковых бутылках), в палисаднике, на даче, на балконе... Но настоящий огород - огород; каких-нибудь соток двадцать на семью. Небольшую такую семью - три-четыре-пять человек.

А Римма Крайнева - одна. Потому как муж от неё сбёг, дочь померла, а зять (Юрка) на отшибе живёт и у него другая семья и другой огород. А Римме исторически отошла старая плантация, и тут, на пыльно-земельных просторах - во время прополки, сбора жуков колорадских, копки картошки и происходят наши встречи.

На вид, надо сказать, Римма Крайнева женщина мощная. Одета она, как правило, в платье грязно-коричневого цвета, по покрою напоминающему рясу. И вообще, в облике её есть что-то раскольничье-сектантское - босые ноги, всклокоченные волосы, два клыка, торчащие снизу. На внешность Римме давно наплевать, да и какие деньги у пенсионерки?, зато картошка у неё поднимается - каждый куст кудрявый, развесистый; кукуруза - стена зелёная; а помидоры пора подвязывать. Потому и выражает Римма крайнее презрение к своему давнему врагу-антагонисту Ваське Борщеву:

- Иду, гляжу, у Васьки на огороде взошел один гарбуз. Лежит плеть, а кругом бурьян.

- Ды ты б помогла, Рим, - масляно советует ей пожилая, ветеран войны, справная ещё на вид Надя Лодяная. - Пошла б, сунула чё, какой овощ... В землю.

Римма подозрительно зыркнула на Лодяниху и продолжила «разбор полетов» неумелых хозяев:

- А Серёжка (сын Васьки) прибег ко мне и говорит: тёть, дайте косу покосить амброзию. А она у них - в руку толщиной. Я ему кажу: ты чё, сдурел? Хочешь косу поломать?! Бери топор и руби!

Римма хохочет, Лодяниха хихикает. Тут и я, с тяпкой, подползаю к компании. С Лодянихой у нашей семьи натянутые отношения, так что она быстренько за кустики, на свой огород ныряет.

Жарко. Пот струится по вискам, по спине между лопаток. В глазах - пырей да осот, да вьюнок-березка, пыль, «глудки». А делов - начать да кончить.

- Так-то оно городским без привычки, - жалеет меня Римма, - сколько я знаю случаев, когда люди без втянутоскти на огороде подыхали (она начинает припоминать случаи). Это уж у кого какой организм.

Я мычу, поддакиваю и сладостно падаю на межу. Римма прищуривается:

- Вот ты скажи, у тебя какая группа?

- В смысле?

- Ну, инвалидности.

- Да с чего это у меня группа будет?! - негодую я.

Римма назидает:

- Видишь, у тебя группы нету, а ты еле живая. А у Ленки вон, первая группа, а три гектара буряка прополола.

- Бывает...

- Ото гляди, была б правильная группа, она б и подохла в этом буряке, - сурово припечатывает Римма. - Тыщу врачихе сунут, уже, гладишь, инвалиды они, - и Римма заводит традиционную беседу на темы морали.

Она вообще любит размышлять о вреде обмана, лжи, о невозможности работать в религиозные празднике, об Отце Небесном и Божьей Матери, что вовсе не мешает ей заниматься посильными «заимствованиями» с нашего огорода. Огурцы этот год у Риммы стоят чёрные - роса выпала или что, в общем, побило еще в завязи. И вот она рассказывает:

- Приехал Юрка (зять), говорит: мама, дай хоть шо-нибудь, хоть огурца или шо... Я пошла, - в этот самый момент она вспоминает, что пошла на наш огород и что рассказывает об этом именно мне. Римма прикусывает язык и юлит:

- Пошла, а у меня ж во дворе еще огурцы посажены. (Это ложь чистой воды, во дворе у Риммы песок, песок и песок.) Пошла, нарвала полведра. Так он такой радый...

- Полведра? - мщу я ей за «инвалидность». - Полведра - это не ведро, всё-таки...

***

Но как хорошо сельскому человеку дома, пусть даже из-за нынешней городской жизни и не волне «втянутому» в огородную работу, хорошо от вечерней усталости, от гуда в голове, от мурлыканья кошки, которая важно сидит рядом с тобой на лавочке и вполне разделяет твоё торжество - первую трудовую победу в этом отпуске. Только дома можно быть так беспричинно, чисто и полно счастливым, когда видишь закат, розовую дымку неба, и всё это далекое - твоё, родное и непостижимое; но розовее и живее заката начинающие зреть сливы в зелёной, чуть с желтизной, нежной листве. И вечерний брёх собак, и голоса людей, и запах подступающей ночи со свежими, только что умытыми звездами; и отдых земли, которая здесь не вся ещё закована в бетон и асфальт, в каркасное железо и пластмассу - она дышит, и своим теплом и дыханием греет и бережет эти первобытные огороды и наивных людей, которые с утра до вечера гнут спины, кланяясь родному простору. Всё это наше, родное, о чём хочется сказать одним словом - «моё».

За ужином - вполне огородным ужином - тут и огурцы, спасшиеся от Риммы - свежие и солёные, и лук перьями, и чеснок - головками, задубевший уже, хороший такой, крепкий чеснок; и краюшка хлеба, и сальце, нарезанное тоненько, и несколько молодых картофелин, толково, с рассыпчатостью сваренных; в общем, пир, а не ужин. Так вот, за ужином я рассказываю про то, как общалась на огороде с Риммой, как видела Лодяниху.

Лодяниха, между прочим, местная знаменитость - пописывает статейки в районную газетку, и гордо ставит в конце: «Надежда Лодяная, селькор». А публично, среди интеллигенции, он любит выдать по-городскому: «Надо, товарищи, сотрудничать с прессой».

В прошлом году она напечатала в газете «За изобилие» пространную статью о вреде амброзии. Мол, это сорное американское растение, оно нарушает экологию, наносит вред человеку и огороду. Надо с ним бороться, а бороться - это значит любить свою землю и свою родину. А где любовь, там и лад, и клад, и процветание.

Особенно возмущался этой статьёй мой отец. Лодянихин-то огород с нами соседский, и на её меже - будылья амброзии в человеческий рост. Отец и косил, и дергал, и рубил. А ругался страшно:

- Гляди, что пишет и что делает! Привести б сюда комиссию с района, или телевидение с Москвы вызвать, они хоть бы увидали эту просветительницу!

Римма Крайнева хохотала:

- Её дело народ вдохновлять на борьбу. Тебя ж она, к примеру, вдохновила, чего ещё!

 Отца и сегодня возмущают расхождения с действительностью в трудах Лодянихи:

- Рази так можно писать?! Перестройку начали совершенно непродуманно, - мысль его скачет, - вот она, их гласность, Лодяниха брешет что ни попадя. Сама пишет, а весной из-за межи как ругались! «Я вам по грушину давала, вы на мою площадь залезли». Ладно, забил колышки, распахал по грушину. А дальше теперь - целина. Ни себе, ни людям. Жуков колорадских не обрабатывает, у неё поедят, к нам ползут. Вот тебе и вся перестройка, вот тебе и реформа! Ты видишь, каким писателям волю дали?! Оставалась бы тут и сказала всю правду...

***

А всё же самая горячая пора на огороде - не посадка, мор жуков или прополка, а копка картошки. Выкопай, да вывези (у нас, например, огород далеко от двора), да просуши, да в погреб засыпь. Уборочная пора - это пыль, забивающаяся под ногти, скрип ведерных дужек, гулкий стук картошек, изнурительная, знойная усталость от жары, от земли.

Римма, конечно, уж тут как тут, и, против обычая, не босая, а в зимних сапогах-дутиках. Сама гордая, в оптимизме:

- А я вчера и нынче заработала банку мёда трёхлитровую, копала огород у Зайцевых, нанялась... Ой, а чё у вас в терну так сороки скворчат? Я один раз гляжу - прям четыре штуки на тернине. И так разоряются, разоряются. Я думаю: чё она тырчат, может, какую дохлятину в кусты кто выкинул? Подошла, а там лежит Головлёв пьяный, а сороки у него буханку хлеба из сумки расклевали, уже кончают. А трещат, трещат...

На Риммин весёлый треск нынче только отец отвечает - он копает, ему сподручней. Говорит, что да, мол пьяных теперь, как начальников, а мы с сестрой в землю угнулись, картошку выбираем.

Римма же рассуждает, что она на свой огород может тоже кого-то наймет выбирать, потому как ей «наклоняться нельзя, земля начинает кружиться; чи мы уже сами уже такие круженные?», и вообще «земляные работы они страшно важки (т.е. тяжелы) для организма».

Потоптавшись ещё на меже, она прощается и пророчит:

- Ну, пока, девки! Нынче вам работать, пока не попадаете, пока глаза не повылазють!

Широко шагая в дутиках, овевая мощные телеса коричневой «рясой», с «ирокезами» клоков на голове Римма покидает поле битвы за урожай. Да, на огороде каждый человек виден как на ладони. Кто по кустам лазит, водку пьет, да чужую кукурузу выламывает, а кто спину гнет от зари до зари, готовя себе, детям да внукам благополучную зиму. Взять хоть Нинку Лаптеву - весь день, одна, она копает, выбирает, три ведра в мешок - и на горбу отнесла... Ни разу не присела, по-моему, даже и не обедала. Вот что такое русский, втянутый в работу, человек, особливо баба. И совершенно простого, среднего сложения, между прочим... Так что без огороду и космонавт не родится.

Да, зимой хорошо, особенно когда много снега, когда укрыты огороды, когда здесь высокое, солнечное небо, голубое, молодое, когда морозец и мелкое, неспешное кружение снежинок в чистом воздухе. Темно-зелёная сосна вытянулась в струну, короткие тени, пар от дыхания - ах, как хорошо на родине! Какой сильной я себя чувствую, какой маленькой, а временами - какими маленькими эти дома, эти одеяльца огородиков... Люди, люди, для чего вы живёте?! А всё ж зимой, в крестьянской праздности, сами собой копятся силы, их становится столько, что некуда девать, и думаешь: «Скорей бы лето!»

И вот теперь, в картофельных трудах, даже не верится, что на свете бывает зима, стынь, что бывает какая-то иная жизнь, не похожая на нашу, и что в этой иной жизни столько же изнуряющего труда и чистой радости.

Уф-фу!.. Наконец-то! Последняя мелочь подобрана. Отец с мамой взваливают три мешка на тележку, чтобы отправить её в первый, самый тяжелый рейс - до темна надо обязательно всё вывезти. Впрягаемся в тележку вдвоём с сестрой. Силёнок у нас, как выясняется, маловато - никак не можем вырулить из ямки. Помощь приходит нежданно:

- Но, треклятые! - задорно орет Римма, с треском вываливаясь из кустов, и одним толчком легко выпихивает возок на тропинку.

Вот и вечер. Трудно сказать, что самое лучшее в огородных трудах. Может быть, борщ, сваренный из всего «своего»? Какой это сытный, пахучий, вкусный борщ - привыкнуть к нему невозможно! А может быть, вечерняя усталость, когда кажется, что ничего неохота - ни борща с чесночком, ни картошечки с огурцом (и с маслицем, с крупной солью)? Нет, неохота... Сколько бы мы не бились на земле в своих огородных войнах, звёзды не становятся ближе. И может быть, самое лучшее в наших трудах - это ночные звёзды, яркие, ясные. Нет-нет, да и сорвётся одна и только искристый след по небу. Сидишь в тишине на одинокой лавочке и пока летит звезда, можно успеть загадать одно, два и даже три желания. В дневной суете о них забываешь. Но сейчас мне мечтается и верится, что загаданное сбудется...

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь