Как у нас в Лазоревке яблони цветут - голова кружится! Розовый цвет на землю летит, а небо синее, высокое. Потому и зовут деревню - Лазоревка. А трава у нас в покос душистая, холмы - зелёные, вода в ручье зубы ломит, колодцы глубокие и чистые. А жизнь у нас тяжелая, да жаловаться грех. А чего она такая - мы и сами не знаем...

Ольга Блощицына в девках в Старой Криуше жила, а вышла замуж в Новую, на Куты. Было ей 16 лет, а сама она с 1903 года. А замуж тогда отдавали без согласия: сваты понравились друг другу - обаркаются и молодые. Что ты: боялась и рот раскрыть против! Ольга - красавица, стан тонкий, стройный, тёмная коса до пояса, а очи - как с иконы списаны. Стала плакать втихомолку - мать только руками разводит - мужчины тогда были в силе. Отец решил - баста. А он сказал:

- Че я эти рты буду собирать?! (Было у них - девять человек детей.) Ольга, к тебе посватались!

Поплакала-поплакала и пошла. Семья у них, куда вышла, была скромная, ничего лишнего. Ольга нравилась мужевым родителям, мужу, но супруг ей попался бестолковый. Идут они из церкви, а ребята над ними смеются, подшкыливают. Ольга дома говорит мужу: «Чего ты молчишь, не ответишь?» «Да, они меня побьют», - был он по годам ей ровнёй...

Прожила Ольга два года - работать её не заставляли - людей нанимали, а так, по дому она ухаживала, порядок наводила, общалась. Не нравилась ей эта жизнь: дома у них дети все сами делали - пасли гусей, свиней; ребята ловили рыбу, а девки пряли, ткали, вышивали. А главное, мужик ей попался чутковатый - смирный, ничего не знал, не понимал и всего боялся.

Приехала Ольга к своим погостить, стала жалиться матери: не хочу я там жить! Та перепугалась:

- Как отцу скажем?!

Страшно говорить-то! Люди ведь тогда от бедности и недостатка денег жили по две-три семьи вместе - старые, да сын женатый, да еще один сын... Кубло, в общем.

Мать говорит:

- Ты, Ольга, езжай домой, а я уж тут батьке сама скажу.

Живет она неделю, две. Сердце не на месте, скучная стала. Вдруг глядь в окно: парень на черном жеребце к дому скачет. Сидит как влитой, усики чёрные. А это брат её, Михайло.

- Собирайся, - говорит, - детей нету, чего тут жить.

Ну, она и взялась узлы вязать. Родители мужа стали её уговаривать, а она - молчит. Собралась, когда уж вечерело. В приданное была дана корова, залыгала ее и повела. А Михайло раньше ускакал. И на полпути к дому, видит она - едет подвода. Это батько был. Они стали. Он глянул на нее, Ольга и заплакала.

- Ну, ладно, садись. А зараз хлопцев пошлю, чтобы узлы забрали...

Ночью братья съездили, привезли узлы, кровать деревянную.

Прожила она дома год. А время было голодное, страшное. Лишний рот тяжело кормить. Завербовалась тогда Ольга под Киев, в работницы. Сама прокормилась там десять месяцев и получила при расчете один рубль и три пуда жита. С тем и вернулась домой. Тут уже стала она с двумя братьями наниматься овец пасти, а зимой - пряла, ткала, вязала - всякая бабья работа. И так было до 1927-го года.

А Иван Котляров жил в Лазоревке и был мужиком бывалым - два раза женился! Хоть и ненамного старше Ольги - с 1897 года. Парнем он был хоть куда - высокий, широкоплечий, глаза строгие, синие, брови вразлёт, сам он собранный, молчаливый, а работящий - таких еще поискать! Родители здорово сына любили, какую жену он не возьмет - всё им не такая.

Первую супругу привез он из казаков. Тихая девчонка, скромная. Простудила она руки, когда бельё зимой на колодце полоскали, в морозы. Старые не разрешали в хате стирать - иди и гваздайся на улице. Пошла у девчонки экзема на руках - от холода. Старые кричат:

- Запрягай лошадь, отвози её домой, она негожая!

Отвез, покорился.

Вторая жена у него была Фрося. Сама она с Лазоревки, но рано с родителями уехала в город и там пообтерлась. Иван ей нравился, она за ним бегала, когда к брату Серёне в гости приезжала. Рубашки у Фроси были шелковые, на них вся деревня сбегалась смотреть, а летом она ходила под зонтиком, чтобы не загорать. Любила Фрося поспать, и как старые ни ругались, она утром не вставала - чё, этот хлеб, его и позже можно испечь. В общем, дома ладу не было, она опять в город и уехала. А Иван ей страшно нравился, больше замуж она так и не вышла.

Старые невесткам кости перемывают, а Ивану уж тридцать лет и жизни никакой нету. Тогда он родителям и говорит резко:

- Женюсь я еще раз, и вы к нам не лезьте. А будете чего говорить - отделимся.

Родителям дико такое слышать: как это - сын со двора уйдет, позор страшный семье! Да и нельзя Ивану отделяться, он один остался, старший его брат на германской убит. Но Иван сказал - как отрезал. И старики поняли - так и будет.

Сказать-то сказал, а где невесту взять? Девки за него не идут, а вдовы - с детьми. И тут ему рассказали про Ольгу Блощицыну, что в Куты замуж выходила. Ну, он и подговорил Ольгину тетку, бабку Татьяну, их познакомить.

Бабка Татьяна встретила Ольгу у колодца, про здоровье спросила, про домашних. Потом и говорит:

- Ольга, я тебе жениха нашла. Видный собой, работящий, рукам воли не даёт. Ты б пошла за такого?

- А он возьмёт меня?

- Да он уж два раза женатый был...

И смех, и грех. На базаре в Кутах показала бабка Татьяна Ивану невесту, ему понравилась. Он дождался, пока она из села вышла, догнал на тарантасе:

- Садись, подвезу.

Она села.

- А кто вы, добрый человек? Я вас и не знаю вроде.

Иван хотел сначала скрыть, а потом признался:

- Может, бабка Татьяна рассказывала? Хочу посвататься. Пойдешь за меня?

И так он Ольге понравился - простотой, прямодушием, что пока они на тарантасе до хаты ехали обо всём и сладились.

Жили они дружно, без ругани. Богатства особого не было, хата - небольшая. Старые, конечно, всё равно ворчали. А тут и колхозы подошли. Снова приехала из города Фрося, увидала она Ольгу и решила её со света сжить. Стала рядом на квартиру, вывесит своё шелковое бельё - завлекает. А Иван совсем на неё и не смотрит. Фрося устроилась собирать молоко по дворам - возила два бидона на лошади, сама в белом халате, с пробирками; кремами умасленная, духами обрызганная да под зонтиком китайским от солнца. А на Ивана она разозлилась и подговорила своего брата, Серёню, который в активистах ходил, записать Котляровых в кулаки. Ну, тот так и сделал.

Подходит жнива, хлеб надо убирать, а Ивана не зовут. «Готовься к высылке», - Серёня сказал. А в этот день агенты по раскулаченью должны были приехать.

 Ну, Иван с Ольгой всё равно пошли. Жнива в разгаре: мужик косит, а за ним баба снопы вяжет. Солнце жжет, поле большое, золотое, солнце пыльное, яркое.

Уполномоченные из района ходят, поглядывают, как работа идет. У Ольги - полоса чистая, а у других баб - то там, то там колоски валяются. Агенты удивляются:

- Кто такие? Здорово работают!

А Серёня у них в ногах вьется:

- Это в раскулачку мы наметили, чего они пришли, не знаю!

Мужики стали заступаться:

- Чего ж таких работников высылать! Гляньте, как они ломят!

Уполномоченные скомандовали: «Отставить высылку!» Сереня побегал, побегал и присел. Куда-то он сам потом пропал. А раскулаченных было много, и часто люди по злобе людской попадали.

А Котляровы вошли после этого случая в почет. Да и как не войти - оба рассудительные, разумные. Ольга до войны четырех детей родила - трёх девчонок и парня. Семья у них без крику, без гаму. Иван Иванович в колхозе конюхом был, за лошадьми ходил, а Ольга Сергеевна на разных работах в колхозе, дома всё делала и людей лечила. Была она очень богобоязненной, молилась. Тогда докторов мало было, а люди тоже страдали. Одевались плохо, в холстину больше. Малый один, Андрюша, носил порты из сурового, растер чрёсла. Пошли у него по телу страшные чирьи. Ольга Сергеевна наговорила ему жирку овечьего, велела мазать вечером. Парень выздоровел, а то уж совсем на него рукой махнули. Выучился он, стал великим человеком - директором школы в Рудках, коммунистом, а все равно «врача» своего не забывал, всегда, как бывал в Лазоревке, благодарил. Ездили к Ольге Сергеевне и из других деревень и хуторов больные да немощные. Никому отказа не была, а плату она не назначала - кто что даст и «спасибо».

А муж ее в Бога не верил. Ничего не признавал. Она только вздыхала, никогда не попрекала, а лишь говорила иногда:

- Надо хоть чуточку молиться.

И стал Иван входить в веру, когда за день до войны на грядке лука нашла его жена бумажку со словами из Библии. Была она неграмотная, отдала мужу. Тот стал читать и выругался:

- А, брехня всё!

А через день началась война с Гитлером, а через два пришла ему повестка на войну. Всё, как было написано, так и сбылось. А когда немец стоял возле Дона, их часть недалеко - 80 километров - от Лазоревки была. И как пошла по Ивану кожная зараза, трое суток лежал в бреду, и домой его не пустили. Тогда он и поверил совсем, в страдании. Страшная война была, столько товарищей его перебило, а он дошел до Берлина и после до 85 лет дожил.

Немцы до Лазоревки не добрались (мужики теперь шутят: «У нас место заколдованное - в войну ни одна бомба не упала»), а в Щербиновке рота стояла. Так Ивана двоюродная сестра, Полька, рассказывала потом:

- Немцев много пришло, да все молодые, мордатые, белобрысые. И мы - молодые да хорошие. Еще нарочно вымажем ноги, волоса пораспускаем клоками, на лицо подтеки наведем.

Немцы спрашивают:

- Матка, а ты умывалась сегодня?

- Та ни, николы.

- А босы чего ходите?

- Обувки нема.

- У вас же Сталин богатый.

- Ну так шо.

- А ноги почему не моете?

- Та так же тепле.

Немцы плюются: «Русские свиньи!» А мы потом соберемся вечером, хохочем... Немцы днем по хатам сидят, а как стемнеет по лесам прячутся. Всем страшно - никому умирать не охота. Мыши и то от бомбёжек уходили - тысячами к Дону шли, вплавь переправлялись. А как люди выдерживали - непонятно. Осенью беженцы запрудили Лазоревку, Ольге сельсовет поставил квартирантов - женщину с тремя детьми. Старые уж померли к тому времени, и выходило, что в доме 2 бабы и 7 детей, и один мужик на всех - семилетний Колька. Зимы лютые тогда были, нынешним не чета. Ольга ездила за соломой на быках. Утром уезжает, а возвращается к середине ночи. Она и другие бабы лазили по грудь в снегу. За то давали по вязанке соломы с воза - хоть какой-то корове корм.

А всё ж переломили мы немца, погнали, взяли Берлин - фашистскую столицу. Трудно брали, уже и в самом городе резня была. У Ивана товарищ был, жадный до хороших харчей. Иван потом рассказывал:

- Лежим мы с ним за углом дома, пули свистят, танки идут, а он и говорит:

- Вот бы щас молочка напиться.

Я ему:

- Во, черт дурной, тут с жизнью расстаешься, лежим на прицеле, а ты про молочко.

Слышу - замолчал. Повернулся, глянул, а он - убитый. Кругом грохот, тьма, в атаку поднимают, кричим «Ура!», бежим, чтобы не отстать - и ничего не понять, и какое уж тут геройство...

 Иван прислал карточку домой - стоит он в пилотке, с флажком, показывает какой машине куда ехать. А рядом столб с указателем улиц, и всё по-немецки написано... В Лазоревке тоже Победу праздновали. Пошли все к сельсовету, Мотька впереди флаг несла. А рёв стоял страшный: кто идёт от радости кричит - значит, у той бабы мужик живой, а в основном люди голосят да плачут. У Дуньки Павловой дома один немой парень остался, а двух сыновей и мужа убили. Какая уж тут радость, когда столько народу покрошили?!

Вернулся Иван Иванович с войны, жена рада. Любила Ольга Сергеевна готовить. Напекла блинцов целую гору, перерезала пополам. Потчует мужа, старается. А Иван говорит:

- Ольга, я вижу, ты сама не доедаешь, худа.

А она:

- Да что я там не доедаю, всё ем!

...Прожила она, как и муж, 85 лет. И в полной памяти была, в ясном уме, и за работу любую бралась до последнего, а в 80 лет впервые в жизни села на самолёт-кукурузник (не побоялась!) и долетела от родного села до райцентра.

Теперь в Лазоревке есть асфальтированная дорога, возле многих дворов стоят машины - старенькие, впрочем, попадаются и новые, крепкие; в усадьбы протянули газ, вечерами народ смотрит сериалы по телевизору, а немногая молодёжь - эротику по видику. Небо всё ещё высоко над Лазоревкой, весной зеленеют холмы, и яблони цветут бело-розово; и можно ещё найти криницу, где вода бежит не простая, а серебряная, целебная; но многим кажется, что что-то теперь не так, и чего-то нам не хватает. В такие минуты люди приходят на кладбища к родовым крестам своих бабушек и дедушек. И зимой, в нетронутом снегу, здесь тихо; и летом, когда растёт на песчанике сухая, крепкая трава, - покойно. Сколько бы не осталось лет и дней, кажется, что впереди - целая жизнь. Впереди - прошлое, которое ничуть не хуже будущего...

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь