Седина в бороду – бес в ребро. Не знаю, как в других деревнях, а у нас в Лазоревке народ подурел. Прямо половая революция – люди сами себя не осознают.

Взять кума Андрея. Пришел он ко мне (а я давно его звала – с месяц), электрорушку поглядеть, она чё-то поломалась. Ну, первым делом, я его покормила – борщ, да пирожки с картошкой пекла. Потом он на веранде разложил все эти железяки, я его и спрашиваю:

– Ну, как там твоя Анна?

– Какая Анна?

Я прямо аж испугалась – может, я не знаю чего?! У нас как зашел один раз мор – пять человек за неделю похоронили. Зимой, правда, дело было. Гашка померла, к ней люди зашли, полы земляные, света нету, спала на раскладушке – это ж страсть! От государства ничего не получала… Зюзя замерз по пьянке. А Римма Крайнева тоже чуть в хате не пропала – топить бросила совсем, стала коченеть, кое-как доползла до Дубатовских, те кинулись её отогревать, побегли в хату, там стынь страшная, все дрова пожгли за два дня, а так и не нагрели. Во страсть была!.. В эту пору, в холод собачий, баба Маня добровольно в больницу легла – на время мора. Ну, пока тут народ подобрали, ей операцию сделали и выпустили.

Да, так может и с кумой чё случилось? Живу на отшибе, ничего не знаю. Вышла я, по двору походила, обдумалась. Опять за своё:

– Андрей, ну чё ж там Анна твоя делает?

– Какая Анна?

– Ну ды Нюрка твоя!

– А, Нюрка… Ды чё с ней сделается, всё также.

Ишь ты, гляди, он свою бабу ни во что не ставит – Нюркой зовет. Гулёна ещё тот! Опять же, время такое – по телевизору что угодно показывают. Тут недавно выступал учёный, мужчина представительный такой, в очках, и говорит корреспонденту: «Молодежь жалко, она страдает от разнузданности. А на пенсионера порнография уже не действует». Я ему прям хотела письмо написать, а потом одумалась – конверты дорогие, а пришлют ему или нет – по нашему времени это неизвестно. Хотела ему сказать: товарищ дорогой, разврат на всех влияет. У нас в Лазоревке недавно от любви два участника войны скончались. Петя Ляхов гонял в голом виде свою бабу по хате – почтальонка рассказывала. Она пенсию носила, заходит, а тут такой содом. Она ему: «Это что такое? Ну-ка оденьтесь немедленно, прекратите безобразие!» Догонялся, что загнал бабу в гроб и сам помер. А Давыденко (он тоже с его года), тот вообще возле магазина рассуждал:

– Вон, Михалкову, дяде Степе, 90 лет, он взял бабу новую, ей 45, и живуть лучше, чем с первой, с какой 54 года прожили, – а сам желтый, высохший, там и табачок, небось, усох, зубы торчат, а туда же – жениться!

Римма Крайнева прям не выдержала:

– Ой, Семёныч, да 45 чтоб, тебе тут такую и не найдешь!

Мол, где ж тебе такую дуру взять, хоть ты и с пенсией участника войны… Вишь, через Михалкова они себе волю какую получили! Вот тебе и телевизор!

Да, так про кума Андрея. Тут же тоже дело было громкое. Андрей, он, конечно, мужчина видный, на гармошке играет. И на лицо он хороший, это да. Анна, чи Нюрка, хлебнула беды с ним здорово. Думала к старости хоть спокойно поживет – куда там!

А дело было так. Надя Гречина всю жизнь одна протрепалась. Выходила она замуж в Митрофановку, что-то не сложилось у них, вернулась домой. Девка у нее выросла, уехала в Тамбов, выучилась и благополучно живет там своей семьей. Наде, ясное дело, скучно. А в молодости, детьми, они с кумом Андреем гуляли. Понятно, что года прошли, и всё быльём поросло и тиной затянуло. А тут пошли по телевизору сериалы – «Рабыня Изаура», «Дикая Роза» и другие – потом их уже столько было, что названия стали забывать. И чё Нинку ударило, возьми она и напиши, под влиянием ихних страстей, письмо куму Андрею. Мол, ещё на заре туманной юности я тебя полюбила и до нынешней закатной зорьки думаю только про тебя. Как услышу твою гармошку – плачу, и не рви ты мне сердце своим равнодушием. Много холостых, а я люблю женатого, один ты мой нареченный до гробовой доски. И дальше – длинно так, да складно, будто списывала откуда.

И видно сильно нашло на нашу Нинку помутнение – возьми она, да и отправь это письмо по почте! Будто так нельзя было сказать – живет через 15 дворов! А почтальонка (не та, которая Ляхова осаживала, она приезжая, из беженцев, недавно у нас, и женщина она культурная), а Дуся-заведующая, возьми да это письмо и прочитай. Потому как Дуся по всем письмам лазит (если какую десятку внучку вложишь в конверт, обязательно вынет), это раз, а второе, Дуся путалась тогда с кумом Андреем (так люди кажут), ну и понятно, что ей было страсть интересно, чего ему за послание. Ну, после читки её аж затрясло, она конверт, как был, заделала и шасть к Анне (Нюрке то есть) и лиса-лисой: «Тут Андрюше твоему письмо заказное, он дома или нет?». А сама видала, что он на мотоцикле уехал. Анна, чистая душа, ни сном ни духом: «Либо родня с района пишет, племянница должна на свадьбу приглашать». «Ага, дажно на свадьбу», – Дунька, говорят, аж кипела вся, но виду не показала – кинула конверт и пошла.

А Нюрка (или Анна, как мне теперь её звать, я уж и не знаю) тут только и додумалась: чего это Дуська письма разносит, ноги бьет, когда на это есть специальный человек?! Письмо – не телеграмма, и что тут за срочность, что сама заведующая на дом его приперла?! Ну и залезла она в конверт, и дар речи потеряла. Схватила палку, с какой скотину выгоняет, и побегла к Наде драться. Узывала её по всякому, замахивалась, и окна в сенцах разбила, когда Надя в хату стала отступать. Анна от этого окончательно озверела, и стала причитать: «Ды чи других вам мужиков нету, когда ж вы, курвы, натаскаетесь?! Чи вам, кроме моего Андрея, и глянуть больше не на кого? Убью тебя, шалава, так и знай, и ничего мне не будет, потому как заступаюсь за своё, законное».

Потом вечером устыжала она кума Андрея. И такой, и растакой, и когда ж твои глаза бесстыжие перестанут на профур пялится, уже дети выросли и внуки пошли, а ты всё таскаешься, ищешь в бабьих юбках открытия. А кум Андрей:

– А я чо? Я ничо…

И правда, ничего – не он же писал письмо, а Надя Гречина сама его призывала молодость вспомнить. Ну, Анна пошумела-пошумела и примирилась. Римма Крайнева её приходила утешать, советовала, мол, не бери в голову, не мыло – не смоется. У Риммы-то опыт богатый в этих делах, у ней сын, Сашка, почти каждый год женится, и со всеми – под запись. Невестка (из старых призывов) недавно лезла через забор, Римма ее черенком лопаты стукнула по рукам, а та: «Не трогай, я не к тебе лезу!» А чё лезть, если он уже новую взял?.. Новой – сорок один год всего, замужем не была.

Ну, Надя и затихла после этих баталий. Жалилась только почтальонке: «Это всё любовь! Это всё любовь!», – мол, не она виновата, а роковое чувство – через него и завелась вся катавасия.

А кум Андрей Дуську сам бросил – то ли за глупость, то ли надоела она ему. Ненадолго, конечно. Потому как такие женятся до гробовой доски. Вон, Собчак. Говорят, и помер из-за бабы. Вот тебе и демократия, вот тебе и перестройка!

Да что Собчак! Я кума Андрея проводила (наладил он мне рушку, все ж не только по бабам, но и по машинам он здорово разбирается), глянула с крыльца – Маруся Ткачева картошку выбирает у Афанаса. Он вдовый второй год. А Маруся, значит, правду говорят, наладилась за него замуж. Обоим – под 70 лет. Маруся – русская красавица, лучше Зыкиной, а он – гадкий с молодости был, рябой. И на вид – вроде Починка, унылый, хлипкий. Да еще пьяница. Спрашивается: на ляд он ей нужен?!.. Свой огород – вон какой…

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь