Так вышло, что на Троицу ехала я с Украины домой на перекладных. И на рейсовом автобусе ехала, и на колхозном, и на КамАЗе, и на «жигулях» с частником, и уж пешком потом шла.

А утро было таким, что хотелось начать жить с молитвы. На Украине бабы, вернее, казачки, спешили в церковь – в платках цветастых, с букетами в руках. Маки алые, белые головастые соцветия, колокольцы и просто зеленые ветки – как празднично смотрелись эти яркие, щедрые букеты! И синее солнце – от ночного тёплого дождя – сияло в лужах! За что я люблю русскую Украину, так это за простоту. Здесь всё естественно – и жизнь, и Бог, и работа, и побирушничество. И никакой заковыристости, нервности. Спокойный край, изрытый шахтами, спокойный народ, умеющий умирать, не думая.

А я всё спешила домой, и поля здесь казались мне большими, но скудными, земля – песчаной, тополя – сухими, дороги – безлюдными. И только когда уже на нашей стороне пересела я в кряхтящий колхозный «пазик», когда увидела наши родные грубые лица, и услышала говор, и автобусную многоголосицу, и смех, и эту общую тесноту общежития, я поняла – дома! Мужик в рубахе навыпуск добивался у ладной бабы, покрытой платком в повязочку:

– Нюр, ну вот скажи, что главное в корове? Вымя?

Она что-то отвечала, я не слышала сквозь шум.

– Чтоб корова молочная была, мне надо. Я глянул, а у ней вот такое, – мужик разводил в стороны руки, – вымя. А молодая корова ещё!

А мы ехали по селу, мимо новых остовов легковых автомобилей, у двора сидели бабушки на лавках, нарядный мужик вышел за ворота и задумался – хочется куда-то пойти и чего-то совершить необычное, но куда, зачем?! И везде, везде была безалаберная наша Россия! А в автобусе у нас истошно гудели гуси, тянули шеи из корзины, славная такая пара серого пера, с красными шипучими клювами. В проходе, в просторном мешке, извивались и хрипели двое поросят. А мужики с заднего сиденья громко толковали о баяне. Седые уже, но крепкие, настоящие мужики!

– Не знаешь, кому нужен? Хороший баян, корпус малахитом отделан. А звук – соловьиный.

– Не, не знаю.

 – Детям не надо, внукам тоже. Всё равно продам.

А мы уже подъезжали к реке, где мокли лодки у берега и тут же стоял мужик в трусах, тельняшке, с вислыми усами. В руках – малярная кисть. Мужик мудровал над почти законченным плакатом: «АО «Простор» приветствует некурящих».

– И непьющих! – орёт ему из окна автобуса грубый парень Вовка, и сила его, и грубость очень нравятся его спутнице, женщине в мини-юбке, сильно накрашенной, с черными тенями у глаз. Оба они, похоже, уже отметили праздник...

А я проголосовала и еду на КамАЗе, с дедом и его внуком лет девяти. Дед рулит, посматривает с высоты на дорогу, и чтоб не было скучно, напевает: «Она на святое распятье смотрела сквозь радугу слёз...» И ещё, путая куплеты: «У церкви стояла карета, там шумная свадьба была...» А вокруг так зелено, широко, высоко, дорога чистая, что я огромным усилием воли сдерживаю себя – мне тоже хочется петь! Дорога у деда с внучком дальняя – с Краснодара на Север, и он мне неспешно про себя и про свою жизнь рассказывает: и какой сын у него молодец (тоже водитель), и невестка – грамотная (с другим дитём сейчас сидит), а он Кольку с полутора лет с собой возит.

– Ты, конечно, будешь шофером? – спрашиваю я голубоглазого худенького Кольку.

– Нет, офицером, – смущенно отвечает он, а дед – я вижу – довольно улыбается глазами.

– «У церкви стояла карета...» Друг у меня был, Федя, мы с ним вместе в ракетных войсках служили, под Житомиром. Я вернулся, а он остался на «сверхсрочную» – проворовался, попал в дисбат. Мы 20 лет не виделись – так и затянула его воровская жизнь. Потом он всё-таки домой вернулся. Встретились у магазина. Говорит: приходи, посидим, с женой познакомлю. Ладно, служили ведь вместе. Взял я коньяк, закуску, прихожу, во дворе какая-то бабка старая. Я подумал: может, теща или родня какая. Спрашиваю: «Бабушк, с Федей как мне увидеться?» – «Иди в хату, он счас подойдет». Пришел друг из бани, сели, выпиваем; теща эта нам прислуживает, тарелки носит, а я у него и спроси:

– Федь, а где ж твоя жена?

А он:

– Да вот же Марьяна моя, – и показывает на «тёщу».

Я прямо красный как рак стал, так мне стыдно. Она здорово от него старше, в какой-то колонии он её нашел. Живут! Как-то мы с Федей на одну гулянку попали, гляжу, приходит Марьяна, и начинает его уламывать:

– Батько, пишлы, батько, пишлы до хаты!

Представляешь – «батько» – я прямо от хохота лёг под плетень!..

Я тоже смеюсь. Дед напевает: «Там шумная свадьба была...»

А мы едем мимо покосившихся домишек и совсем брошенных, мелькнула и скрылась гладь пруда, и старая церковь с галками на крыше осталась позади, и многие километры родной, горячей, пахнущей травами и полями, пылью и лесом земли тоже позади... Уж миновал день, и наступил вечер, и я иду к дому, теперь уже не спеша. Я жалею, что не стала художником, а то бы я обязательно нарисовала букет, который несла сегодня казачка в церковь; я бы обязательно изобразила гусей в корзинке; нарядного мужика, который в недоумении вышел за двор; и баян малахитовый, скучающий по хозяину, и будущего офицера Кольку, и вечернее поле, и луг, и всё, всё... Но тут же я вспоминаю, что у всего этого уже есть творец, и оттого день этот заканчивается также светло, радостно и счастливо, как и начался...

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь