...Здесь тоже шла осень, летели листья, катились троллейбусы, а женщины в плащах – в новеньких, только что купленных, и в старых, оставшихся от прошлых сезонов – спешили на работу, в магазин, домой... Клочья тумана плыли над городом. Иногда они застревали в деревьях, путались в полуопустелых кронах, сползали на тротуар. Туман тогда задумчиво стоял на земле – люди брели по колено в серой влажной вате. Город был окружен горами, тут часто – ни с того, ни с сего – дул порывистый ветер, месил облака, затевал дождь... Местные птицы летели не стайкой, а одна за одной, будто собирались в далекие края.

Я сама чувствовала себя городской галкой – несчастной, черноокой, с крылом вороненой челки на лбу. Смотрела в витрины и слезы невольно навертывались на глаза. В свободное время я слонялась по городу и твердила вполголоса твое имя: «Ваня, Ваня». Это был мой пароль, мой ключ к счастью.

В магазине ЦУМ пахло раскаленными утюгами. В отделе «Головные уборы» мужчины придирчиво мерили кепки, женщины – шляпы... Я почти скрипела зубами от боли, потому что не понимала жизни: зачем людям дана любовь, если всё это может кончиться вмиг, безвозвратно?!

Туман, свернувшись, долго лежит на опавших листьях. Будто десятки бездомных собак и кошек эти покорные комочки тумана. В городе не печально – бодро, от ядреной поры, от яблок, помидоров, винограда, чем забиты прилавки местного базара. Это мне тоскливо, мне одной, в этом, таком далеком от тебя, городе. «Ваня, Ваня», – зову я. Мне кажется, что от многократных моих повторений в слово переливается сила, так нужная тебе, чтобы бороться с болезнью. Я не знаю, как мне отдать её и потому бесцельно брожу по городу. И чувствую от этого угрызения совести, собственное бессилие, ничтожность.

В работе я забываюсь. Это похоже на то, как если бы я выпила стакан водки. Когда дневные командировочные дела завершены, я чувствую отрезвление, и начинаю ненавидеть этот город, туман, давно уже растаявший под солнцем, людей, которые встают между нами со своими делами, хлопотами и мешают мне, отвлекают от главной заботы – думать о тебе. Вечерние думы – самые слёзные и печальные, самые глубокие. В гостиничном номере я беру в руки телефон, поднимаю трубку... Нет, мне нельзя звонить тебе. Нельзя. По беспроволочной, такой хрупкой и ненадежной связи, я шлю тебе сигналы, пытаюсь успокоить, усмирить твою боль. Но разве этим я смогу тебе помочь?!

Вечером – ужин у губернатора в узком кругу. Губернатор – высокий, симпатичный малый, с чуть рыхлой, располневшей фигурой. Он просит называть его «Коля». Сервировка стола – хрусталь, серебро, множество приборов, яств, вин. Коля – деревенский парень, безотцовщина. Хвастает, как здорово он управляется с комбайном, как прицельно стреляет из пистолета и карабина, как когда-то перепил самого Ельцина в очном застольном состязании. Потом он рассказывает, как питался в Москве одним салом: «Мать мне в чемодан пять кусков положила», – и, когда домашние продукты закончились, он понял – пора возвращаться домой... Теперь он радушный, хлебосольный и внимательный хозяин. Коля просит гостей сказать о главном в их жизни.

Я сижу от него по правую руку и говорю последней. Каждое путешествие меняет человека, что-то оно сдвинуло и во мне. Прибавило ли оно мне счастья, обокрало ли? Я говорю о счастье так печально, что в него никто не верит. Тоскуй душа, тоскуй! Будет тебе легче...

Коля – широкий человек. С размахом и отчаяньем он ударяет кулаком по столу: Коля знает, что такое любовь... Одно из блюд прыгает на губернаторский смокинг, раскрашивая жирным соусом дорогую ткань. «Спокойно, Коля», – говорю я и щедро засыпаю солью безобразное пятно.

...Наконец я остаюсь одна. Выключаю свет и открываю окно. Ночной город тоже пригасил огни, убрал шум машин. С бульваров пахнет мокрыми листьями, осенью. И никаких революций, чудес ждать не приходится: промозглость, ненастье, потом длинная, изнурительная зима... Подумать только, сколько еще нужно жить – в беде, страдании! Но вдруг мне почему-то начинает казаться, что ты выздоровеешь, что у нас еще будет лето – звонкое, тёплое, и счастье будет, и тайная любовь, и поцелуи, и всё, всё... Это кровь твоя заходила, загуляла во мне. Ты меня позвал, вспомнил в эту ясную далекую ночь! Ответил, и я радостно выдохнула: «Ваня, Ваня!» Боже мой! А люди пыжатся, тщеславятся, обманываются карьерой и деньгами, а надо ведь только учиться любить, слышать друг друга – через тысячи километров. В этом счастье! ...Я увидела, что город наполнен природой – дышали деревья, земля, небеса, даже опавшие листья дышали и жили; я увидела, что природа – везде, и что во всем сегодняшнем вечернем устройстве столько красоты, что я никогда не посмею её коснуться. И еще я видела крупные, выпуклые звезды над головой. Они были совсем рядом, эти звёзды. И ты – тоже...

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь