Снег.

Снега не было до самого Нового года. Грязь подмерзла, поседела; застыли у дороги желтые, жилистые бурьяны; матовые, неглубокие лужи залатали землю. Воздух был мертвым, тяжелым. В полдни пробивалось солнце - маленькое, далекое; ненадолго разливалась по небу синь, а окрестности внизу были голыми и бедными.

Дни стояли короткие, а ночи темные, скучные.

И вот - снег.

Прошла первая припороша, потом вторая, третья; ни ветерка, ни шевеления; уже засыпаны зеленя полей; осторожно, нашаривая шипами асфальт, урчат по дороге легковушки; белым стал огород - снег сравнял, укрыл комья пахоты; в высокой шапке - соломенный стожок, и жерди ограды стали вдвое шире... Снег.

- Гляди, какая буря! - радуясь, говорит мужу Саня Рябова. Она отодвинула в сторону занавеску, протерла тряпкой оконное стекло. Снежины всё идут и идут, одна за одной, в безветрии, в легком кружении, медленно оседают на землю. Саня Рябова в платке, жилетке, юбке, штанах; на ногах - обрезки из валенков.

Муж её, Николай, лежит на диване. В ватных штанах - недавно выходил наглянуть на хозяйство, старом свитере, связанном женой. Он дремлет, но на Санькины слова приоткрывает маленькие глаза, смотрит в окно. Снег.

- А чё она тебе, буря, - размышляет он. - Сиди в хате, тепло. Никакая буря не возьмет. И потом, рази это снег? До Нового года ничего не было. Паразитство, как климат изменился. Вот, помню, до войны, до немцев, снега наметало наравне с хатой. Хоть катайся с крыши на салазках. А нынче по колено выпадет, радуемся - снег!

- Там они и хаты были, - пренебрежительно отвечает Саня, - хаты, как наш куриный сарай!

- Ну, все равно, снега больше было, че ты мне рассказываешь! - Николай оживляется и даже привстает на локоть - поспорить он всегда готов.

Саня молчит. Смотрит в окно. Когда-то голубые глаза её замутились болезнями, бедами жизни. Снег всё идет, идет...

- Коль, а плохой мне сон снился. Будто мы купили дом и напустили полную хату иеговистов.

- Ты ж ихние книги берешь читать, вот тебе и снится!

- Ну и чё, - сопротивляется Саня, - там одно и то же, что и в церковных. Про Иисуса Христа, деву Марию. Я толкование их откину - и дальше.

- Откину, хе-хе, толковальщица! Ты б у них на больших должностях была, по дворам проповедовала.

- Ага, - огрызается Саня.

Бело, бело за окнами. Уже и соседские дома не разглядеть; кажется, будто плывет хата Рябовых по снежному морю, и ни конца, ни начала у него нет и не будет.

Саня из разрозненных ниток вьет веревочку, привязала один конец к спинке стула. А Николай вспоминает:

- Мне тоже сегодня плохо снилось - Петька Кувындин.

- Какой?

- Кувындин, с другого порядка. Что за лугом живет.

- Че помер прошлый год?

- Да.

- Так он не Кувындин, а Бряков.

- Бряков - это по матери, а так он Кувындин.

Они долго выясняют семейное происхождение Петьки, связь его с другими родственниками, вспоминают Петькиных детей, племянников... Николай спрашивает наконец:

- А че эт у тебя за веревка?

- Да вью, может, летом пригодится.

- А-а-а...

А снег все валит. Крупными хлопьями, похожими на варежки из белой козьей шерсти - лохматыми, мягкими. Уже и леса забелило; подвязались сосны платками-матрешками, уже и меловые горы в новых тулупчиках; и речка, стылая, потеряла в снегу берега. Прячется птица, и заяц, и собака, и человек - в домик, в гнездо, в укрытие, а снег все валит, валит...

Саня зажигает свет. Желто в хате, тепло. А Николай делится своей радостью:

- Валерка обещал обмотку поглядеть, так электромотор, что у нас на погребице, тоже можно применять.

- А куды ты его будешь применять? - скептически осаживает мужа Саня.

- Куды... Точило можно сделать.

- Какое точило?

- Тяпки точить, или ножи.

Саня долго молчит, вьет и вьет веревочку. Потом начинает горько, издалека, тяжело ставя слова:

- Точилы... А кому ты их делаешь? Сроду у меня тяпка была хуже, чем у всех баб. У них и наточеные, и отбитые, а я - ладю-ладю, ползу по энтой бороздке. А он - прохохотал, анекдоты прорасказывал около магазина; всё законы толковал: “Так не будет, а по-новому”. А теперь бабе семьдесят лет, а он ей тяпку точит.

- Ну и чё ж теперь? Куды этот электромотор? Он же гожий!

- Да мы с тобой двое душой, а ты пять электромоторов натянул. А кому они достанутся?

В повисшей тишине слышно, как мягко облепливает окна, стены дома, снег; как тонко лает вдалеке собака; как скребется на потолке мышь. Старший сын, Сашка, хоть и недалёко живет, к хозяйству не прибит, так, перекати-поле; а младший, Сережка, рази он поедет сюда из города? Он и отвык от всего.

- Может, отойдуть государству, и всё, - вздыхает Николай.

- Отойдуть, - неопределенно поддерживает его Саня.

Время к шести, к вечерним новостям. Черно-белый, много раз чиненый телевизор, и так показывает плохо, с рябью, а сегодня - особенно. Из-за снега. Саня добавляет громкость. Дикторы, корреспонденты гремят в комнатах; их слышит каждое бревнышко дома, каждая чашка в стареньком серванте, каждый журнал “Белая башня”[1] из аккуратной стопки. Рассказы корреспондентов перемежаются автоматными очередями, артиллеристскими залпами, рыданьями матерей, вдов - уж который день, месяц идет чеченская война. Саня всё подсчитывает убитых, покалеченных, и не может сдержать слёз - вытирает глаза кончиком платка. А Николай, захвативший войну с немцами, возмущается:

- Паразитство! Че у нас за генералы? Столько техники, снарядов, Чечню не могут взять! Ды их расстреливать надо, и всё!

- Ты ж сам за Ельцина голосовал!

- А твой Зюганов лучше?!

...После новостей они идут справлять хозяйство. Тяжело, с натугой, открывают входную дверь - эка снега навалило! Родной двор в новых одеждах не узнать. Всё убогое, старое, неуклюжее скрыто молодым, чистым покровом. На синее небо вышли большие звезды. Целые стада звезд. Близкие, теплые овцы. И снег кажется обманчиво-теплым, мягким. И любой, даже самый тусклый свет превращает его в россыпь бесценных каменьев, серебра, бус. Но если взять снег в руки, то ничего, ничего от этого богатства не останется...

[1] Печатный орган секты “Свидетели Иеговы”.

Перейти к аудиоверсии рассказа

Другие рассказы, эссе, публицистику читайте здесь

Книги здесь или здесь