Всё бабе Мане казалось, что страна наша без конца и без краю, а наверху сидят великие люди. И вроде бы они, правители, сердечной нитью связаны с «дальними» и «невидными», такими как баба Маня и дед Петро.

Икона в хате у Самоходовых висела всегда, в самые безрелигиозные времена. И ни в каком-нибудь темном закутке, а в святом углу, украшенная набожником – по белому миткалю райские яркие цветы вышиты. Стежок к стежку – в приданное себе девушка Маня готовила, старалась.

 А портреты правителей, из газеты вырезанные, висели наособицу. Подальше от святого угла и не с родней вместе. Газетную фотографию баба Маня помещала в целлофановый пакет – чтобы мухи не засидели. И – на стенку, на плюшевый ковер с оленями. Все висели, кроме Ельцина и Путина. Одно время, при Горбачеве, Сталин был в сильном фаворе. Баба Маня не пожалела рубль, выбрала на базаре картинку –  глухонемые продавали. Среди лебедей в тихой заводи и влюбленных с голубками –  черно-белый портрет усатого вождя. Представительный мужчина! Дед Петро возмущался и кулачком по столу стучал:

–  Ну как ты можешь сатрапа в хате держать! Он людей погубил! Скольки он их пересажал!

Дед Петро легко поддавался пропаганде – телевизионной и газетной. А баба Маня жила своим умом, и супругу здраво возражала:

–  Кого он у тебя посадил?

–  Мужика у Матрены, сестры двоюродной…

–  У какой эт Матрены?

–  Гавшиной, –  голос у деда Петра терял победительные интонации. А баба Маня, наоборот, приобретала наступательность:

–  Лошака, что ли?

–  Ну да, Мишку.

–  Так они ж коров с фермы крали!

–  Ага, –  и дед Петр, хихикая, напоминал дела давно минувших дней: –  Тряпками копыта обматывали, чтоб не слыхать было, и ночью отводили в казаки, сдавали на бойню.

–  Так чего ж ты хочешь?! – негодовала баба Маня.

–  Ну, всё равно, это ж репрессия, –  пускался в растолковки дед Петро, но супруга только досадливо от него отмахивалась – мол, чего с тебя взять, балабола.

Но позже она чё– то сама передумала, перемудровала, сняла Сталина со стенки, но не выкинула, а положила в сундук.

Ираида, дочь, жила в соседнем селе, в Копанях. Позвонит матери по телефону, заведет беседу, а разговор не клеится. Чует, что– то не то:

–  Мам, вы опять с отцом ругались!.. Небось про правительство?

–  Ды ну его… Бестолковый.

–  Ну чё вы такие политизированные! Живите вы своей жизнью, не лезьте, там без вас обойдутся. Вон, Стас в Москве, ближе к властям, и то сказал, что на выборы вообще не ходил – некогда.

Стас – младший, поздний сынок Самоходовых. Чтоб прокормиться, кинулся в столицу, и там где только не работал – и грузчиком, и курьером, и на базаре майками торговал, а сейчас вроде нашел денежное место – специалист по «колбасным обрезкам». Это так баба Маня горюет –  на самом деле Стас продает от фирмы оболочку на мясокомбинаты. А закончил он сельхозинститут, мог бы быть и агрономом, и председателем – башковитый парень у Самоходовых. Но, видно, не его время…

Да, а баба Маня с дедом, когда выбирали Ельцина второй раз, так разругалась, что три дня потом не балакали. И на выборы – туда и оттуда – шли разной дорогой. Дед Петро кричал: «Ты не понимаешь, коммунисты погубят страну!» А баба Маня ему: «От ты дурной! Ды неужели ты не видишь – эти курвы всё разворовали, и над тобой же потешаются!»

Но прошло года два, и дед Петро полностью перешел на «политическую платформу» супруги. И когда Ираида ему ехидно напоминала – помнишь, мол, как ты за Ельцина горой стоял и даже обедать отказывался, протестуя против семейной оппозиции – дед Петро только смущенно хихикал и разводил руками: «Всё в жизни бываить…»

Ну вот, супруги наработаются по хозяйству, еле ноги тянут – не огород, так погреб, не погреб, так сарай, не сарай, так забор, не забор, так сад – и всё рук просит, догляда, труда и участия. Только и перерыв – новости поглядеть («Все ли там люди живые», –  говорила баба Маня), да в воскресенье или в религиозный праздник побалакать. Ну, ещё газетку, районку, почитать. Баба Маня переписывала оттуда некоторые ядреные стихи (впрочем, без указания авторства), созвучные её политическим взглядам. И потом, если заходил подходящий гость, зачитывала, комментируя. Например, в ельцинское правление большой популярностью пользовалось у неё стихотворение «Письмо к президенту»:

Вам пишет письмо Ванька Жуков,

Мне скоро 11 лет.

Сижу я раздетый, хожу я разутый,

И хлеба у нас больше нет.

–  Глянь, ну всё как в жизни! Вот у Тютинниковых дети – там им тряпьё сносят со всего околотка! А голодные – как собаки. Бегут за тобой, заглядывают в глаза, особенно маленький. Я уж знаю, так с магазина иду, суну этому Юрке краюшку, конфетик какой… Он и побег дальше!

Папанька наш грустный с работы приходит:

Зарплату ему не дают.

В детсад мой братишка теперь уж не ходит

Закрыли детсад. Продают.

–  Петь, а чё в нашем детсаде теперь? Склад? А казали, будто Матюня там магазин открывать собирается… «Хозтовары».

Маманька осталась теперь без работы,

С рассвета на рынке стоит.

Вот так и живем…

Да ну её жизнь ту в болото!

Нам радость она не сулит.

–  У Ираиды подруги бывшие теперь в районе торгуют – и Зоя Землянская, и Раиса. А куды денешься?! А, гляди, оно холодно зимой стоять!

–  Ды че там холодно! Подпрыгнул, руками помахал, глядишь, и согреешься! – бодро возражает супруг.

–  О–ё–ё! Ты вон на остановке вчера чё-то не стал мерзнуть, автобус не пришел – развернулся и домой. А зимой там, гляди, и всё бэбихи поотморозишь!

Ты, дядя Борис Николаевич Ельцин,

Зарплату папаньке– то дай!

А мы уж с маманькой помолимся Богу…

Писал Ванька Жуков. Прощай!

–  Вот паразит, как подлез! – восхищается автором баба Маня. – Передал, вроде как он – дитё малое, и дедушке письмо пишет…

–  Чё ты! – поддерживает её супруг. – Здорово изобразил, как оно есть, а главное – складно, понятно всё.

В общем, наступил в семье Самоходовых политический мир. Портрет Ельцина баба Маня так и не вывесила, а в освободившийся целлофан завернула открытки –  «С Рождеством Христовым!», «С 8– м Марта», «С Днем рождения», которые им Стас с Москвы присылал. Хорошие открытки, старательные.

А тут Путин к власти пришел. И чё– то Самоходовы сразу его невзлюбили. Правда, Ираида приедет к родителям, начинает их убеждать: «Молодой всё– таки… Непьющий… Дзюдо…» А дед Петро:

–  Да чё он, твой Пухин… Несерьезный, –  и рукой махнет.

А баба Маня дочери очередное стихотворение с районки зачитывает. Длинное, «Наказ» называется. И там такие слова:

Руководителю России

Дадим нелёгкий мы наказ –

Чтобы платили люди меньше

За свет, за уголь и за газ.

И ещё:

Не отдавайте в долг металлы,

Морскую рыбу, нефть и газ.

Восстановите мощь России

Вот вам последний наш наказ.

Ну и т.д. Очень баба Мане это стихотворение нравилось, она даже в конце приписала к нему «Аминь» –  мол, так тому и быть.

Но Путин что-то пошел вкось и мимо наказов. А у бабы Мани пенсия – 860 рублей (при 42 годах колхозного стажа). И третья группа инвалидности – потому как здоровье угроблено полностью. А за группу не платят – денег нету в государстве. И тут въехало деду Петру писать письмо Путину – мол, так и так, по закону положено, а за инвалидство не дают – наведите в государстве порядок. И стал он сильно надоедать бабе Мане – пиши и пиши, в Москве разберутся.

–  Ды мы им и туда не нужны!.. – остужала здоровым скептицизмом баба Маня законодательный пыл супруга.

–  Нет, пиши! – настаивал дед Петро. – Под лежачий камень вода не течет. Они, может, и не знают, что тебе не платят. А мы напишем. И про ваучеры напомни им – пропали у нас эти бумажки. И скажи Путину: не ответишь – не дожидай, на выборы больше не пойдем!

Все уши прожужжал – тем более, зима была, работы на дворе мало – он и досаждает вовсю. Баба Маня и сдалась, села писать. Почерк у неё округлый, завидный, буковка к буковке – не пишет, а вышивает.

Три дня сочиняли – ворох бумаги извели. Баба Маня напишет, а дед Петро советует – что вставить, добавить. Всю жизнь свою она описала, и про пенсию тоже. И мол, «прошу пришить» за инвалидность деньги, потому как их не платят, а на 860 рублей как жить при этих ценах?! Вообще, баба Маня при своей разумности могла бы быть человеком большого государственного полёта, но вот, Бог не дал воли… А Ираида звонила с Копаней: «Чем вы там занимаетесь?! Бросьте, не связывайтесь! Вас и читать не будут, письмо на почте в районе вынут и выкинут в мусорку. Писатели!..»

Баба Маня обдумала это всё – да, запросто такое может быть, и решила Стасу в Москву послать бандерольку с вязанными носками, и в левый носок положила  письмо Путину. А сыну, когда он позвонил, наказала – переправь, чтоб в самый Кремль  конверт дошел. Стас обещал.

Ну, письмо как ушло, дед Петро и успокоился. А потом весна, и работы всякие навалились – то картошку с погреба выбирать, готовить на посадку, то то, то сё… И тут –  ответ пришел! Почтальонка на дом принесла, заставила за конверт расписаться. Солидное письмо, бумага белая, с орлами. Писал, конечно, не Путин, а какой– то мужчина от него – вежливый– вежливый. Мол, ваш вопрос не от нас зависит –  на местах разбирайтесь, это, мол, их компетенция. А мы вам желаем здоровья и успехов в труде. И спасибо за внимание.

Баба Маня не сильно расстроилась. А может – и сильно. Но – не жаловалась, и вроде как и забыла про этот ответ.

А через неделю она умерла. Не от Путина, конечно (про него никто и не вспоминал уж), а от инсульта. Разбил насмерть. Правда, вначале говорить еще могла – с трудом. Дед Петро вызвал «скорую», баба Маня еще в памяти тогда была, медсестра стала звонить Стасу на мобильный в Москву – так и так, Вашей маме плохо. А он кричит:

–  Мама, держись, нынче же приеду, лекарств тебе привезу самых лучших!

–  И чего его мыкаться, сиди на месте, они и тут такие же таблетки, –  еле выговорила баба Маня.

И – умерла. В начале мая. Сады страсть как цвели! Под тем же набожником, своими собственными руками вышитым, ближе к Святому углу она и лежала. Родня сильно убивалась, и дед Петро, и Ираида, и Стас. Сын аж сильней дочери плакал – они ж в Москве все с расшатанными нервами, ну никак он не мог смерть матери принять.

Похоронили. А потом уже, зимой, Стас приехал с Москвы домой отца проведать, сестру, ну и с одноклассниками встретился (какие не пропали от водки). И говорил, убежденно так: «А всё равно бы моя мама в этом году умерла. Не от инсульта, так от сердца». «Чего ты так думаешь, Стас?» «Потому что в сентябре Беслан вышел, детишек столько перебили, она бы не пережила, я вам точно говорю», –  и морщился, отворачиваясь, в сторону.

Вишь, как он рассуждает! А в Кремле, гляди, от Беслана никто не помер. И не застрелился. А чего им?! Чужое горе, не своё…

2005

Другие рассказы, эссе, публицистику Лидии Сычёвой читайте здесь

Книги здесь или здесь