Лидия Сычева: проза

Грузчики

Здесь, под Юрьевцем, бывает «злая Волга», почти шторм, и тогда волны взбегают до края дамбы. «Море» становится темно-синим, а лес на другом берегу – просто синим. Вблизи же вода кажется серой, та, что посреди реки, – грязно-зеленой, глубокой – та, что у берега.

Пасмурно.

Паша и Серега сидят на берегу, прислонившись к толстому дереву. Тела их ноют – они только что разгрузили пол-КамАЗа с сахаром. У них перекур – пока обедают водитель с хозяином.

– Совсем, собака, свихнулся, – лениво говорит Серёга, подразумевая частного предпринимателя Семёнова.

– Считает за рабов, – вторит ему Паша, щуря свои и без того узкие, корейские глазки.

– Деньгу почуял.

– Угу.

Худощавые грузчики не похожи на монументальных тяжеловесов. В их облике мало гераклического. Кореец Паша – высокий, мускулистый малый; он гол до пояса, щеголяет в тренировочных штанах, на голове у него черная косынка с черепами. Паша некрасив на лицо, его особенно портит вставленный спереди железный зуб. Смоляные длинные волосы кореец собирает в хвостик. С Серёгой он в рейсе первый раз.

Напарник его – симпатичный, голубоглазый парень. У Серёги праздничная, жизнерадостная одежда – синяя бейсболка, красная тенниска, светлые шорты; издалека его можно принять за подростка, юношу– фигура его по-мальчишески легка. Он хорошо сложен, и, когда выпьет, любит похваляться своей молодецкой силой.

Грузчики потягивают баночное пиво, лениво поглядывают на девушек, спешащих мимо, цепляются к ним словами. Местные красотки не оглядываются, только убыстряют шаг.

У Серёги на пальце обручальное кольцо, он три года как официально женат и много раз изменял своей Тане. И сейчас изумлённо говорит вслух:

– Убей меня, я не пойму – как это можно: всю жизнь прожить с одной и той же бабой?!

Кореец тихонько смеётся. Он достает из кармана спортивных штанов паспорт гражданина СССР. Листает страницы. На фотографии Пашу трудно узнать – юношеское, восторженное, одухотворённое лицо.

– Опять надо давать взятку за регистрацию, – вздыхает кореец. Он не гражданин России, и каждые три месяца занят проблемой легализации.

– Твари! – Серёга презрительно сплёвывает.

Они молчат.

Солнце прорывается сквозь хмурь, мягко освещает округу. Паша ложится на траву, умостив голову на руку. Вспоминает:

– А меня мать не отпустила в морские пехотинцы, на Дальний Восток. Дело было в 93-м году. Я уже экзамены все сдал, осталась только физподготовка. Но это ерунда – у меня был первый разряд по ГТО, и в суворовском я три года отучился… Не пустила мать. У корейцев положено, чтобы младший сын с родителями оставался. Ладно, думаю, пойду в «туркменские офицеры» – куда деваться?! Но из училища выперли быстро – нашли причину. Знаешь, как Туркменбаши ловко русских из страны выжимает? – Паша приподнимается, смотрит на товарища.

Серёга рассеянно кивает.

– Не прямо, а так, исподволь, не спеша, аккуратно выкидывают. Меня, например, формально за строптивость выперли. Зачем им офицер русский? – Паша встает, потом садится у дерева, печально смотрит на Волгу. – Инженерный пост может занять только туркмен. Простой народ просит русских не уезжать, потому что знает – без них пропадет. Родителей похоронил, думаю, чего я тут буду доживать?! Уехал…

– Из морпехов – в грузчики, – жёстко говорит Серёга.

– Ага.

– Спине-то хана?

– Хана, – соглашается Паша. – Четыре месяца отбарабанил, больше не могу!

– А я два года уже! – вдруг вскрикивает Серёга. – Меня тоже мать не отпустила! В 90-м году в «Текстильщик» в основной состав брали, сейчас бы бешеные бабки зашибал – по 25 тысяч! «Как ты там, сыночек, будешь? Тебе руки-ноги переломают – это ж футбол!», – передразнивает Серёга мать. – А когда меня после физвоза в Чечню загребли – плакала, волосы на себе рвала – что я, мол, надела! Это же не война была, а полная за-за-дница!

Серега, когда волнуется, начинает заикаться – последствие трех контузий. Глаза его стремительно синеют, длинные, красивые, как у девушки, ресницы дрожат. В Чечне Серега был кинологом, служил вместе с собакой Златой. «Я плакал, когда уезжал. Мне чеченцы за нее давали 30 миллионов – по тем деньгам. А мы друзей не продаем, понятно?»

Пиво допито. Паша швыряет пустые банки в урну – одну задругой. Попадает.

– Я, между, прочим, лейтенант запаса, – говорит Серёга. – Мешки таскаю… По восемь тонн каждый день. Люди по три месяца выдерживают, не больше. Я бы бросил, конечно. Скоро, чувствую, спине кирдык – выжить тут нереально. Но Танька никак не может забеременеть. Пять лет живём никак. Деньги нужны, повезу в Иваново, на лечение.

Кореец изучающе смотрит на товарища. Молчит.

Серега ухмыляется:

– Ты думаешь, во мне дело? У меня всё работает, я себя постоянно на других проверяю… Я Таньку люблю, жалко мне её. Хочешь, говорю, мы ребенка из детдома возьмем? Нет, ей своего подавай…

Чайки кричат над Волгой. Хмурое небо, хмурая река.

– А футбол? Я тебя видел с мячом, – вспоминает Паша.

– По воскресеньям гоняю, 150 рублей за матч платят. С девятиклассниками. Стыдно даже. Когда они вырастут?!

– В нападении?

– Ну.

– Оуэн?

– Бэкхем, – парирует Серёга.

На берег, к тому месту, где сидят грузчики, движется праздничная, сытая толпа – туристы с теплохода «Дмитрий Пожарский». В основном женщины за пятьдесят в просторных брюках и блузках, некоторые в соломенных шляпах. Есть и лысые, толстые мужчины – с розовыми доброжелательными лицами. Несколько разновозрастных детишек – нарядных, чистеньких, нехотя плетутся следом.

Толпа остановилась чуть поодаль. До Серёги с Пашей долетают слова девушки-экскурсовода, по виду – студентки-отличницы (тощая, лицо без косметики, в очках):

– В XX веке Юрьевец пережил 3 революции, 10 войн, НЭП, индустриализацию, коллективизацию и перестройку. Население увеличилось вдвое – с 7 до 14 тысяч. А вот количество фабрик, школ уменьшилось. В прошлом веке город был столицей бурлаков. В местном музее можно увидеть старообрядческие вериги. Это такие тяжелые, неудобные цепи. В здешнем монастыре в 1652 году настоятельствовал Аввакум Петров. Здесь же Фурманов звал к революции…

Вскоре толпа разбрелась по берегу, те, что поактивней, спустились вниз, на площадь, к магазинам.

– Навоз, а не народ, – пренебрежительно говорит Серёга.

Паша хитро улыбается. Серёгу это раздражает еще больше:

– Нет, ну ты скажи, откуда у них бабки – на теплоходах кататься? Прикинь, я, когда женился, мы купили с Танькой дом – за 60 тысяч. За чеченские деньги. Братан добавил – своих не хватило. Он тоже служил в Чечне – как раз попал на вторую войну. И брат двоюродный. Мать чуть с ума не сошла, седая вся стала, отец трясется. Но братана даже не зацепило – механиком-водителем был, вернулся, – Серёга разводит руки в стороны, – вот такой шкаф! Морду там наел. Везучий…

У магазина «Продукты. Бакалея» разворачивается КамАЗ частного предпринимателя Семёнова. Сегодня грузчиков ждёт еще один рейс – в Пучеж, за мукой.

– Заколебал своим мелким бизнесом, гад, – рычит Серёга, вставая. – Хоть бы ты разорился поскорей, хоть бы твои поганые сараи пожгли!

Они с Пашей бросают последний взгляд на тёмную, волнующуюся Волгу, потом неспешно шагают к магазину.

– У меня один путь, – рассуждает Паша, – жениться. Пристроюсь к какой-нибудь бабехе, и с гражданством что-то начнёт двигаться, и вообще… Хотя, честно говоря, не охота. Все эти тюси-муси, – кореец смешно складывает губы бантиком, изображая кокетливую невинность. – Пойду я, Серёг, в скинхеды. Как ты думаешь, возьмут меня? – Паша посмеивается и непонятно – говорит он всерьёз или шутит.

Серёга морщится:

– А приеду – и никуда не пойду. Напьюсь как сволочь. Три дня в две недели пью. Это как обезболивающее – таскаешь потом мешки и ничего не чувствуешь.

Больше грузчики не говорят.

Потом они едут на КамАЗе – мимо уличного партийного плаката «Мы строим новую Россию», с которого им улыбается сытый депутат в хорошем костюме, мимо древнего белого храма – некогда облупленного, заброшенного, а ныне подновлённого, чистенького, из ворот которого выходит худенький монашек, мимо старых домишек бедняков и новых домин богачей. Вот уже они въехали на горку, с которой видно темную Волгу, похожую на дорогу, лес на другом берегу, сгрудившийся у воды город. Во всем этом есть и привычность, и красота, и глубинная, необъяснимая неправда, несправедливость, – так думает кореец Паша. А Серёга пытается расслабить натруженные, измученные мыищы спины и трет рукой шею – в иные дни ему начинает казаться, что он – лошадь, и что он так и умрёт – в хомуте…

Автор: Лидия Сычева

Книги здесь или здесь

Все публикации