Сегодня впервые температура за окном «метнулась» ниже нуля. Вокруг маленьких луж на улицах обозначились ледяные каёмки. Я к этому не готова – днём раньше разглядывала зелёный газон и цветущий на нём клевер. Наверно, клевер, как я, – тоже ни к чему не готов.

С вечера мы собирались заняться рассылкой журналов. Но утром Владимир Михайлович сообщил, что вчера надорвался – поднял сумку с книгами, предназначенными для встречи. По моим представлениям – сумка огромная. Даже я могу в ней поместиться. Решили: на почту пойду одна, пешком, отправлю мелочёвку, которую возьму у него.

Только вошла  –  предложил кофе.  Я согласилась. Кофе – это несколько минут разговора. Надо же иногда пить кофе. В это время никто из нас не сидит за компьютером. Значит, даже полезно.

Моё «предзимнее» вырвалось раньше, чем закипел чайник:

– Ну не могу я ходить по земле спокойно. Я – фиговое дерево. Вот иду к вам, вижу на политэне барельеф: «За большие заслуги в подготовке специиалистов для народного хозяйства и развития научных исследований наградить Дальневосточный политехнический институт орденом Трудового Красного Знамени». Нет теперь политэна… А вчера… Вроде единомышленников после встречи прибавилось, но так явственно проступило ощущение фронта… Дмитрий… военно-патриотический клуб… жёсткая система уничтожения исторических памятников. Ни одной культурной площадки на Русском острове. Собираться населению негде. Понимаете? То есть НЕ-ЗА-ЧЕМ! Так за него решили. Это же геноцид этого населения!

Я развожу руками, насыпаю в кофе чайную ложку соли и тщательно размешиваю. Он набирает в лёгкие воздух, чтобы говорить, я умолкаю, чтобы слушать. Но тут же кричу:

 – Ой!

 У меня солёный кофе. Не сразу понимаю, в чём дело. Это отвлекает от грусти и подвигает на новые телодвижения над следующей чашкой. Сахарница плавно меняется местами с солонкой. Осторожно набираю ложку сахара под присмотром собеседника, и он снова начинает говорить.

– Посмотри: этот Сердюков отменил дивизии, ввёл бригады. Разрушил традиционную структуру российской армии, взяв за образец натовскую. В НАТО входят страны, воевавшие против нас в Великую Отечественную. Мы им врезали по полной, а Сердюков  с побеждённых берёт образец для победителей. Но пришёл Шойгу, вернул название и знамёна Кантемировской дивизии, нашему ТОВМИ имени адмирала Макарова обещают вернуть прежнее название. Новый министр обороны говорит о необходимости восстановить полноценный институт офицеров-воспитателей в армии, – он старался сказать для меня так много хорошего, что я начала реветь. Потому что я – фиговое дерево.

 – Я понял, почему ты недовольна вчерашней встречей. В тебе накопилось. Ты впадаешь в огромное бесполезное безделье вместо того, чтобы делать маленькое полезное дело.

 Мне становится стыдно, и я перестаю реветь.

– Есть пределы, за которые не надо ступать. Мы же не пытаемся представить бесконечность. Принимаем и всё. Есть объективные законы, над которыми мы не властны. Печалиться о них – только разрушаться. Надо делать то, что посильно. Ты делаешь. Вчерашняя встреча – это победа. Впервые занялся организацией Саша, впервые на встречу пришла директор школы, впервые нас попросили о помощи организовать кружок русской музыки и русский театральный кружок. И это на твоём любимом острове.

Я начинаю улыбаться. Мне казалось, что народу на встрече будет  больше. Но сорок человек – здесь, действительно, впервые.

– А если бы все любили литературу и не были равнодушны к тому, что творится вокруг, не замыкались маленьким мирком – зачем бы мы туда ехали? Я, вот, зубы лечу. Десять минут лечу и два часа слушаю врача о том, что творится в медицине. Раньше в первом ленинградском мединституте, где он учился, не ставили троек. Либо ты знаешь и умеешь, либо ты не врач. Сейчас – купленные сертификаты, бесконечные  бумаги, предельная зарплата в сорок тысяч достижима при полутора минутах на пациента… А что творится в образовании – ты знаешь сама.

Я начинаю жалеть врача. Врач тоже должен сказать. Когда-нибудь он должен сказать о своей боли, чтобы завтра снова лечить. Его дело – лечить. Он поговорит и будет лечить.

– Мне тоже сегодня не работается. Написал какую-то ерунду.

Я слушаю «ерунду» и снова улыбаюсь. Как же он не понимает, что это здорово. Осенне-зимнее стихотворение. Такое красивое, такое «наше», близкое.  Он просто устал. А тут я…

Беру книги, журналы, иду делать маленькое полезное дело. Сегодня «Сихотэ-Алинь» отправится в Москву, Анжеро-Судженск, Омск. А после я пойду и напишу маленькую главу о том, как здорово иметь в друзьях сильного доброго человека, который, забыв о боли в собственной пояснице, скажет тебе столько слов, сколько нужно и даже больше, чтобы ты начал жить. А завтра сам свалится от приступа аритмии.

– Вы  –  настоящий политрук, – не раз, улыбаясь, говорила ему, точно зная: за ним бы пошли, поднялись в атаку.

Что касается осенней темы, то есть у него одно удивительное стихотворение. Даже не знаю почему – с  тех пор, как прочитала, стоит перед глазами красная ветка.  Не отпускает.  Верить заставляет – пройдёт всё. И то, о чем грустили сегодня.

Июльский лес был весь зелёный,

Но, в меркнущем луче дрожа,

Побагровела ветка клёна –

И осень вспомнила душа.

И видеть было как-то странно:

На фоне зелени сплошной

Лишь эта ветка, словно рана,

Пылала в полумгле лесной.

А солнце пропадало в туче,

И осени грядущей тлен

Казался вестником не лучших

И не желанных перемен.

Но прозорливой ветки смелость

Не позволяла прятать взгляд

От будущего – и хотелось

Глядеть вперёд, а не назад.

И верить: прошлое итожа,

За чередою непогод

Большое солнце днём хорошим

Опять над Родиной взойдёт!

Из книги «Красная ветка»