Наш постоянный автор, лауреат «ЛР» прошлого года Вадим Дементьев пришёл в редакцию со своей новой книгой, вышедшей в 2008 году. Книга во всех смыслах необычная. Называется она «Отчина и дедина» (издательство «Вече») – большого формата том в пятьсот с лишним страниц с более чем 300 фотографиями. Мы разговорились, и вместо рецензирования книги решили напечатать рассказ самого автора.

  – Я сейчас вспомнил слова Солоухина о том, как он переводил «Мой Дагестан» Гамзатова. Аварский язык, помимо своей красочности и меткости, ещё и по-крестьянски грубоват для рафинированного русского слуха. Как, спрашивал меня Солоухин, перевести такую фразу из подстрочника: «Никто лучше меня самого не почешет мои яйца»? Владимир Алексеевич, к его большому сожалению, пословицу в переводе вынужден был изменить.

Вы же меня просите вернуться к гамзатовскому оригиналу. Что ж, я согласен.

Две темы равно близки мне: наших национальных культур и родной вологодской земли. Они для меня – близнецы-братья. Одна вытекает из другой, они тесно взаимосвязаны. Сначала коротко скажу о первой.

***

В аннотации заявлено, что автор продолжает традицию «Владимирских просёлков» того же Солоухина, «Лада» Белова, книг «Сибирь, Сибирь…» Валентина Распутина, «Душа неизъяснимая» Владимира Личутина. Я бы обязательно добавил сюда и «Мой Дагестан» Гамзатова.

Почему они так интересны? Зачем их перечитываем? Что в них находим?

Весь этот корпус изданий (перечислены вершины) представляют собой в литературе России очевидное жанровое явление. И не только. Эти книги исповедальны, чисты и искренни по самой своей высшей сути. В них нет захватывающих сюжетов, литературных героев… Они – монологичны, их цель – сказать о главном в своём творчестве и в своей жизни. О своей родине.

Расскажу вам одну притчу. Решили жители моих вологодских мест поменяться с дагестанскими аварцами землёй. Двумя колоннами двинулись навстречу друг другу. На Волге под Астраханью встретились. Вологодские мужики подсказали аварским, где под банными застрехами спрятаны топоры, а аварцы, где найти в саклях серпы и косы. Приехали, обжились. Вологжане научились топить очаги сухим кизяком, носить бурки, играть на пандурах, одним словом, быстро освоились в горах. Аварцы приноровились работать с деревом, жить в избах, пасти скот на равнинах, ходить на колодцы с вёдрами, а не с кумганами. Но вскоре и те, и другие засобирались в путь с обжитых мест. И всё почему?.. Вологжане не могли жить без земли, на одном голом камне, где плодородной почвы на горных террасах-огородах с гулькин нос, да и то принесённой в корзинах с приморских долин. Со слезами воспоминали они, как не жалели землю-кормилицу в родных краях, не берегли её, не понимали ей цену. И пустились они искать лучшую долю в очередной стране Беловодья, в новом сказочном Лукоморье. Аварцы же бросили унавоженную хлебную ниву, не снеся душевных мук быть вдалеке от родовых могил, мест, где жили их предки. Покатили табором обратно.

В сказке – ложь, да в ней намёк… Наши народы, а значит, и писатели – ничто и никто без родной земли. Пусть границы стираются, в мире происходят глобальные изменения, многие различия нивелирует массовая культура… Но всё так же, как века, тысячелетия назад, парят в горах орлы, сладко пахнет дымом отечества на русских равнинах.

Мы временно разошлись в эти десятилетия, я думаю, не потому, что затаили какую-то обиду друг на друга или решили жить самостоятельно. Всё это несерьёзно. Просто, пребывая в теплице или оранжерее, где и тепло государственное, и уровень влажности правильно установлен, и подкормка хорошая, и все микроэлементы в достатке, вдруг на наших глазах стеклянные крыши и стены начали осыпаться. А кругом – зима, вьюга, снегу по колено, волки воют…

Чтобы выжить, все стали сбиваться в свои растительные общности – удмуртские италмасы к карельским соснам, балкарский кизил к дагестанской айве, бурятский стланик к монгольской полыни… Сама земля решила защищаться.

Новый общественный климат постепенно, но нас изменит. Россия, к примеру, вновь оказалась в том социально-экономическом устройстве, где, как объективная необходимость, существует свободный рынок рабочей силы. Мы ещё не прониклись его сущностью. Созданы, к примеру, где-то хорошие рабочие места – туда и правь судьбу, там твоя новая родина. Рынок – космополитичен, интернационален, для него местный патриотизм – пустой звук, устаревшее, мешающее прогрессу, понятие.

Кто постарше, помнит ироническое стихотворение Михаила Дудина, где есть такая строчка: «И в Новгородчине узбеки уже корчуют целину». Горько посмеялись… Прошлое лето моему соседу по вологодской деревне Виктору Алексеевичу Красикову ставили сруб узбеки из Самарканда. Хорошо работали, без вредных привычек. А ремонт почты в нашем селе делали кавказцы. Каменный дом оштукатурили заново, побелили, наличники окон и двери выкрасили в синий цвет, получилось совсем, как на Кавказе. Я теперь езжу мимо почты, захожу в неё и про себя думаю: «Мой маленький Гуниб».

Интеллигенты второго поколения, живущие ещё романтическими иллюзиями, мы поругались с моим родственником Сергеем Молотовым – директором соседнего учебно-опытного молочного завода, лучшего в мире по качеству масла и молока. Он в пылу спора заявил, что скорее пригонит самолёт с кавказцами работать в своём хозяйстве, чем доверится нашим мужикам. И что?.. Сходите в столичный магазин сетевой торговли «Перекрёсток», купите там пачку вологодского сливочного масла, расфасованного на этом заводе в зелёной «мусульманской» облатке. Кто его производит?..

К слову добавлю, что настоящее масло могут по лицензии выпускать только три в России маслозавода – вологодский городской, Шекснинский и учебно-опытный. Всё остальное – подделки. Но если вы сделали правильный выбор и думаете, что намазываете на хлеб знаменитое вологодское, то ошибаетесь: ГОСТы на наше масло понижены в соответствии с нынешними возможностями. Нам об этом рассказал на опытном молокозаводе старичок-профессор (завод этот при Молочной учебной академии, тоже, кстати, единственной в мире), который всю свою жизнь посвятил улучшению великого, данного нам от Бога, продукта. Старичка впервые заставили качество масла искусственно ухудшить. Рассказывая об этом, старорежимный профессор в белой шапочке горько заплакал.

Но открою тайну, есть в наших густых ещё лесах партизанская ферма, выпускающая настоящее вологодское масло. Она не платит налоги, не учтена в сельхозпереписи, поэтому находится на нелегальном положении. Там по дедовской технологии производят по пять-семь килограммов в месяц то самое, с тонким ореховым привкусом, с мягкой желтизной на вид, «без натуги, – как недавно написал Владимир Личутин в «Лит.России», – проскальзывающее в животишко» вологодское масло, переименованное так по совету Сталина в 1937 году из «парижского», коим оно называлось в силу случайного сходства с иностранным образцом. Цена его, чтоб вы знали, – шесть тысяч рублей за килограмм. Развешивают масло в пачки по 50 граммов и тайно развозят гурманам по московским и питерским домашним адресам.

Мы теперь с теми же аварцами народы-братья до конца, с клеймом неперспективности ВТО. Мы не вписываемся в исторический поворот. Кому они там, эти дикие горцы, нужны, в своих аулах-сотах, в заоблачных горах с парящими в ущельях орлами?! И мы, в свою очередь, со своими нерентабельными фермами и беловскими старухами?! Год назад у нас разорили за несколько месяцев очередной колхоз в соседней с моей деревней Вотче, продали всё, подняли даже бетонные плиты с полотна дороги.

И молочного профессора я вспомнил не случайно. Стояли мы в 90-е годы с Гамзатовым на улице Буйнакской у здания Союза писателей Дагестана. Подошёл старик, по виду совсем аульский: в папахе, черкеске, сапогах… Стал поэту что-то горячо доказывать на своём языке, потом, видя бесполезность, замолчал и заплакал.

– О чём он вам говорил, что случилось? – спросил я Гамзатова.

– Овечью шерсть в горах никто не покупает. По качеству она хуже турецкой. Шерсть на складах от долгого хранения горит, портится. Ему жалко труда земляков.

Сегодня стратеги национальной политики России уверяют нас, что все народы, ныне живущие, являются государствообразующими. Чтоб никого вроде бы не обидеть, кроме русских. Этот пункт занесли даже в проект новой концепции национальной политики. Разве я против друзей аварцев?! У нас – Есенин, у них – Махмуд из Кахабросо. У нас чернят по серебру в Великом Устюге, у них – в Кубачах. Но ещё Гамзатов говорил, что Кавказ завоевал не Ермолов, его завоевали Пушкин и Лермонтов. Он говорил так, потому что понимал иерархию национальных государственных ценностей. Но Гамзатова сегодня нет, нет и иерархии.

Эти же стратеги доказывают, что нет национального вопроса, нет наций, а есть этносы, этнические проблемы. Но вот в чистом виде народ саха-якуты, самые северные в мире тюрки. Они триста лет, как единственные из своего этноса по вере православные. Нет, нам говорят, не конфессии определяют лицо этноса. Звучит вполне толерантно!..

Теперь стратеги формулируют идею новой российской нации (хитро вытекает из двух предыдущих постулатов). Здесь уж нам с аварцами ничего не остаётся, как занять круговую оборону, ибо нас снова пытаются слить в котёл «новой общности». А там – смола кипящая и геенна огненная. У меня на этот случай имеются в вологодской деревне андийская бурка и тот же кубачинский кинжал – подарок Гамзатова. У кавказских ребят – оружие посильнее: «Прокати нас на танке, Махмуд, у тебя в гараже их четыре».

Мне лично вообще бояться нечего – у меня в Дагестане друг Магомед Ахмедович Ахмедов, народный поэт, руководитель СП, член общественного совета «Лит.России». В прошлом году я его пригласил в Вологду на юбилей Белова. Ахмедов был потрясён от встречи с классиком. Наша Вологда для литературы России как орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени. Считай, Магомед, что мы тебя наградили.

А дагестанцы нас наградили памятником русской учительнице в Махачкале. Вернее, целым мемориальным комплексом. По телеканалам никто не показал это событие. Ведь не стреляли же!..

В июле приехали к нам в Кубеноозерье танцоры из аварского аула Унцукуль. Наши жители встречали их лезгинку на «ура», сами в пляс пускались. Русских-то песен давно не слышали, а зурна так напоминает нашу жалейку. Я подошёл к руководителю народного ансамбля:

– Моего друга Магомеда Ахмедова знаете?

– Толстый?

– Да.

– С усами?

– Да.

– Знаю.

Наказал ему передать привет от меня.

Потом Магомед мне рассказал: «Я его встретил в Унцукле: «Моего друга Вадима Дементьева видел?»

– Высокого?

– Да.

– В очках?

– Да.

– Видел, тебе привет передавал.

Десять с лишним лет назад я нашёл деньги и выпустил книгу Ахмедова в Москве в переводах на русском языке. Тогда на Кавказе шла первая война. Привёз ему сборник, поехали на его родину в Гуниб. Зашли в сельскую библиотеку, такую же бедную, как и у меня в селе Новленском. Я смотрел, как он передавал свою маленькую, со школьную тетрадь, книгу в подарок землякам. Сказал со значением: «В Москве только что вышла».

В конце прошлого года и у меня, благодаря Ахмедову, в Дагестане выпущена книга в переводе на аварском языке. Летом поеду в Новленское, зайду в библиотеку, подарю книгу землякам.

– В Махачкале только что вышла.

У Гамзатова есть стихотворение о леки. Так пугали в Грузии разбойниками аварцами. Сейчас нас всех пугают разбойниками кавказцами. А весь мир пугают разбойниками русскими. Мы, вологжане, никого не боимся – ни леки, ни кавказцев, ни русских. Не зря ходила шутка, что вологодские – это шестнадцатая республика. Мы – лучшие в мире конвойные, нас самих боятся.

В первую командировку на Кавказ, ещё очень молодым, в лакском ауле Балхар я по не знанию попал на сезон свадеб. Сидел рядом с отцами женихов во главе праздничных столов то на одной, то на другой, то на третьей свадьбе… И всегда находился среди старейшин кто-то один, знавший по-русски, который задавал мне один и тот же вопрос, поначалу меня смутивший:

– Как в Москве Ленин?

– Что Ленин? – не сообразил я.

– Как он в мавзолее? – осторожно уточнял аксакал.

– Лежит.

Старики облегчённо вздыхали.

Наши крестьянские долгожители очень похожи на кавказских, они из одного человеческого, нет, не теста, а этноса. Он называется мудрым.

Вот и я, пошутив, почесав, так сказать, один предмет, перейду ко второму.

***     

В прошлом июле иду по тропинке в родной деревне Коробово, а навстречу к реке спускается древняя старушка, с коричневым, всё в морщинах, лицом. В руках тащит вёдра с тяжёлыми мокрыми половиками полоскать. Обрадовалась:

– Вадим Валериевич, здравствуйтё! – ударение по-нашему на певучее «ё».

Я подумал, что она рассчитывает на помощь.

– Да, нет, – видя мой порыв, – не надо, я сама справлюсь. Хотела вам сказать спасибо, что вы о нас написали.

До меня позднее, как и в случае с балхарскими стариками, дошёл смысл её слов. Чего сравнивать себя с Беловым, он – гений, хотя и с соседнего берега нашего озера, пишет о судьбе двух-трёх поколений крестьян. У меня свой был замысел – показать тысячелетнюю историю родных мест. Это-то бабушку, видно, и тронуло. Помирать-то хочется со спокойной душой не столько, даже не сколько за себя, за свои дела и за близких, но и за то, что не зря здесь родилась и топтала тропы, сеяла хлеба да коров доила. Внуки и правнуки городские её ругают, что, мол, ты бабка цепляешься за эту грязь, чего ты в ней нашла. А вот прочитала в моих статьях, что округа-то наша – рай земной, прошлое-то у неё какое было хорошее, и люди жили тоже хорошие. Это она и про себя знала, только выразить не могла.

Никто в нашем царстве-государстве моему крестьянству доброго слова не сказал. Никогда. И не рассчитывали уже, последние, оставшиеся, на ласку. За труды на земле, за гибель в войнах, за то, что любая власть драла с них по три шкуры.

Здешние крестьяне тащили страну из смуты XVII века, когда первый из Романовых обложил моих предков более чем десятью податями. Со свету буквально сживал. На сей счёт сохранилось слёзная челобитная в Москву от игумена-заступника одного из наших монастырей.

Или времена Екатерины. Та выселила с Кокшеньги 700 крестьянских семей, лучших хлеборобов России, на воронежские чернозёмы укреплять южные границы империи. Если тогда, в среднем, семьи были по десять человек, то считайте, сколько телег отправились в чужедальние края, с бабьим рёвом и мужицкими проклятиями. Опять же государственная нужда заставляла.

Этим можно оправдать и ХХ век. Процитирую рукопись местного ветерана труда Колпакова, чьи воспоминания ходят, как прокламация, по новленским избам: «Например, мой дядя Саша, Александр Васильевич. Он, брат моего отца, раскулаченный в 30-е годы, помимо занятий крестьянством и мелкой торговлей в годы нэпа, умел шить и шил для своей семьи сапоги, сам делал облегчённой формы кирпичи из песка, смешанного с цементом, учил меня этому искусству, и он сам из таких кирпичей построил баню, которая, как памятник ему, и теперь стоит на том месте, за его бывшим домом, где раньше был фруктовый сад. Кроме того, дядя Саша в 30-е годы, будучи репрессированным, работал плотником и был руководителем при строительстве новой новленской школы. После завершения строительства школы дядя Саша, оторванный от своей семьи – жены и четырёх своих дочерей, был сослан в места отдалённые, и там он, крестьянский сын, способнейший человек, труженик, пропал в неизвестности, а дочкам его была закрыта дорога к поступлению в учебные заведения».

Ну-ка, братцы писатели, представьте на миг: целый год арестованный ни за что ни про что мужик в родном селе ходит под конвоем мимо родного дома с рыдающей женой и плачущими мал-мала меньше дочерями, не смея к ним даже приблизиться, и строит светлое завтра для будущих поколений, куда его дочерям вход будет заказан… Кто бы мог такое придумать?! У нас сегодня в литературе, по-моему, все лучшие писатели носят юбки – поэтому к вам обращаюсь, Лидия Сычёва и Вера Галактионова. Тем более что Вера Григорьевна у нас позапрошлым летом гостила, эти места и люди ей хорошо знакомы.

Моя обязанность была об этом документально рассказать. Не соврать, только рассказать без лишних эмоций. Поднять всё это с ХI века. И самое главное: показать, что мой народ, мои земляки оставляют, уходя из истории. Как и всё русское крестьянство.

Источник: «Литературная Россия»,  №08. 22.02.2008