Александр ОРЛОВ

Мы с Михалычем – друзья, вот уже лет тридцать, наверное. Да, треть века…

Неделю, другую, что бы я ни начинал набрасывать, – не  то. Не так. Даже настроение испортилось.

– Чего смурной ходишь? – спросила боевая подруга.

Она, как и я, знает Володю еще с начала восьмидесятых. Не просто знает, любит. И закономерно относит его к разряду людей, которые сыграли значительную роль в нашей с ней жизни.

В его квартире, на улице Пушкинской, мы находили крышу, когда у самих во Владике крыши не было. В его ванной купали своих малышей. Его дом всегда, при любых погодах, был и нашим.

К тому же, тогда же, в 1983-м, этот во всем неуемный, чрезмерный, открытый человек, так и быть поделюсь еще секретом, как двустволку, переломил мою судьбу. Уж не знаю, хвалить его за то или ругать. Сначала он по нескольким моим стихам, довольно спорным, убедил меня, служивого старлея, что за всем этим скрываются некие способности. К поэзии и писательству. А потом, того хуже, вытащил подающего надежды политработника из прочного корпуса подлодки, из поселка Дуная, из  военно-морского рая, можно сказать, во Владивосток, на галеры, на Посьетскую, 22, где квартировала и квартирует флотская газета «Боевая вахта».

В славной 9-й дивизии подводных лодок молодому офицеру было, признаться, покомфортней на первых порах, чем в штабе местной обороны редакции, куда меня поселили. Да и в шкуре военного журналиста порой не так уютно, как в «альпаке» на мостике.

– Ну, и что ты не доволен? – сказала боевая подруга. – Напиши, как есть. Что Тыцких настоящий мужик, человек, каких поискать. Что сколько не ломала его жизнь, не сломала…

Легко сказать: «напиши, настоящий»! Что я вам, Борис Полевой? Да и Вовка, все-таки не Маресьев, ноги у него, слава богу, не обморожены…  

Но не мной заведено – моряки всерьез не очень умеют друг о друге рассказывать. И шуточки у них не все ладные. Женщины, кстати, вообще, серьезнее нас. Вот если бы все-таки мою боевую подругу попросить о Тыцких рассказать, больше бы толку было. А я – что? Разве только пару случаев могу вспомнить, да и то в жанре не оды, а милых сердцу баек.

В теплой компании, под чарку, этих баек, конечно, о Володе и больше рассказал бы, но книжка – вещь не безразмерная, скромней будем.

В общем, пусть о Владимире Михайловиче Тыцких, как о поэте, о приморском писателе, военном моряке, инициаторе и организаторе многих и многих литературных, культурных,  общественно-политических начинаний в Приморье и на Дальнем Востоке, и о заслуженном работнике культуры, наконец, другие напишут. Официальное у меня плохо получается. Я – о другом лучше. О том, какой он человек. О своем Тыцком…

В начале 80-х у него был «жигуленок». Рыжий такой, не первой молодости. И едем мы как-то на нем по Эгершельду. Едем и, как обычно, о стихах, о литературе спорим. О другом всяком. Известно, горячимся. Тыцких ведь – спорщик, у него на все своя точка зрения. Причем, такая, что не можешь сдержаться. Это потом, в конце, все твои доводы разобьются как о скалу у мыса Поворотного. И ты, чаще всего, какой-то вопрос с новой стороны увидишь, поглубже понимать начнешь.

Едем мы, значит, погода не очень, морось сыпет. К остановкам автобусным промокшие люди жмутся.

Вдруг Володя – по тормозам, разворачивается, едет в обратную сторону. Проезжает метров сто-двести, снова разворачивается, и мы опять едем в ту же сторону, куда и ехали.

Ничего не понимаю.

–  Что случилось?

–  Да там… Не заметил сразу…

На обочине под дождем – старуха с сумками. Сумки поставила, голосует. Володя останавливается. Вышел под дождь, сумки берет:

– Садитесь…

Погрузились, поехали.

–  Вам куда? – спрашивает бабку.

–  Мне  до трамвая, сынок. А там я доберусь…

–  А вообще куда едете?

– Сначала до Луговой. Там пересяду, и на Чуркин. – Дождевые капли с лица вытирает. – Спасибо, остановились. Тепло тут у вас…

Едем. Доехали до ЖД-вокзала, вот и трамвай. Но дальше катимся. Проезжаем 25-го Октября, сворачиваем на Ленинскую. Это сейчас она снова –улица Светланская. Женщина оглядывается:

– Ой, проехал же. Вы тут где-то остановитесь! Тут-то я доберусь.

–  Мы тоже на Луговую, – водила говорит. – По пути…

Какой по пути, думаю. Взглядываю на него. Нам же в другую сторону. Хотя, мало ли что, планы слегка изменились. Может, завернуть куда надо? Хозяин – барин.

Разговор какой-то завязался с бабушкой. О том, о сём. О жизни. За разговором доехали до Луговой. И уже поворачиваем на Чуркин.

–  Ой, заболталась! – всполошилась бабка. – Мы же остановку автобуса проехали. Где-нибудь тут тормозните, ребята…

–  А куда на Чуркин-то вам? – Тыцких спрашивает.

Бабушке делать ничего не остается, как сообщить:

–  Да там, где ресторан «Утёс»…

Через весь Чуркин едем до «Утеса».

Я уж думаю: не родня ли какая бабка ему? Или подкалымить решил? Вот уж не знал такого обычая за другом.

–  Здесь остановите, – репетует бабушка и на сопку показывает. – Во-он уж мой дом, видно.

Не тут-то было. Водила – до перекрестка, поворачивает колеса в сопку. Лезем, карабкаемся наверх по размокшей дороге.

–  Этот дом-то? – Володя спрашивает.

– Этот, этот! – смятенно докладывает попавшая в переплет бабка. 

–  А подъезд какой?..

–  А вот он! Ох, ребята! Что ж вы так-то! Зачем до самого подъезда-то? Ведь у меня и отблагодарить вас нечем. И денег не хватит с вами рассчитаться…

Предводитель нашей благотворительной экспедиции хмыкает, останавливает машину, вытаскивает сумки из багажника, тащит их в подъезд. За ним ошалевшая бабка, крестясь и ахая.

Ложимся на обратный курс. Практически, снова на Эгершельд.

– Что это было? – спрашиваю.

–  А что? – смеётся. –  Мы куда-то торопились?

Мелочь, скажете? Не для столь значительного юбилея? Мелочь, конечно. Только с тех пор, как вижу пожилого человека с узлом на обочине, эту мелочь вспоминаю. И подвожу. Попробуй после того случая, просквози мимо…

Второй раз с Тыцких на машине мы ездили… через 30 лет.

Ей богу. Недавно. И чего только за эти тридцать лет не было! Перечислять страшно. Единственное, от чего еще господь отвел, так это от  гражданской войны. Тогда была бы полная коробочка.

Хотя, и это, как посмотреть. Больше нет на свете страны, которой мы служили. Некогда родной Володе Казахстан, с малой родиной Усть-Каменогорск, стал отдельной страной. Украина, Киев, где мы оба заканчивали военно-морское политучилище, мало что отделился, так еще и мечтает стать членом Евросоюза, крепко сколоченного Германией.

И мы уже поседели на этом празднике жизни. А кое-кто даже полысел.

Все эти годы мы не теряли друг друга. Хоть и встреч было – на руках пересчитать можно. Благодаря счастливым оказиям.

Тыцких ведь непоседа. Летал в родной Усть-Каменогорск через Москву, на съезды Союза писателей появлялся.

А тут, в прошлом году звезды как-то по особому сошлись. Тайные распорядители судеб так встали, что встретились мы на Байкале.

Черт возьми, это была та еще встреча!

В июне 2013 года на остров Ольхон съехались ненормальные. Там задумала большой творческий фестиваль замечательная иркутянка Татьяна Пятницкая. Чтобы связи большой страны не терялись, по углам мы все не сидели.

Фестиваль счастливо совпал с экспедицией в честь 370-летия открытия Байкала первопроходцами отряда тобольского казака Курбата Иванова. Экспедиция была из Москвы. 

На Всероссийский творческий фестиваль «Ольхон-2013» устремилась команда и из Приморья.

Приехав первыми, приморцев мы в палаточном лагере на берегу славного моря не обнаружили. Они явились уже в темноте, лихо, при полных фарах и хриплых клаксонах повидавших виды «японок».

Тихоокеанцы! Пропыленные, в тельняшках, в камуфляже, с гитарами. Они сразу стали душой лагеря, в коем было всяких, и со всей матушки-России…

Ночь оказалась короткой до безобразия.

Нас набилось непонятно как шестеро в палатку Тыцких, которая была рассчитана на одного. Герман Мясников из Сыктывкара, Витя Костин из Лесозаводска с гитарой, мы с Володей, еще наши люди. И было все! Стихи, песни, «а помнишь?», «а ты помнишь?» И чарка по кругу. И закуска на одной вилке. Хорошо!

Наутро фестиваль покатился по своему плану. У нашей экспедиции был жесткий график, лето короткое. Мы должны были выйти на поиск маршрута, которым шел к Байкалу отряд Курбата Иванова. Фестиваль, конечно, это хорошо, праздник, но надо было отчаливать.

И не поговорили, не наобщались.

Володя, видимо, что-то уловил в моем тоскливом взгляде перед прощанием.

– Минуту, – говорит.

Ушел. Через минуту появляется. Уже со скатанной палаткой, со своим снаряжением походным.

–  Я с вами…

Тихоокеанцы обалдели.

–  Михалыч, а во Владивосток как попадешь?!

–  Да нормально. Перехвачу вас на трассе к Чите.

Ну, вот такой он! Вообще, все нормальные русские мужики – такие. Легко решения принимают. И не потому, что так левая нога захотела, а потому, что знают цену всему, что жизнь предлагает. И проблем особых не замечают, поскольку в жизни, как таковой, вообще проблем нет, есть кем-то не решенные вопросы.

И мы отчалили, свободные, как ветер. По местам, которые и до сих пор сложно назвать обжитыми. По каменистым дорогам вдоль Байкала, искать то место, где Курбат на неизвестное озеро Лама вышел.

Сначала путь лежал на Сарму, гиблое ущелье, потом на старый бурятский улус Курма, далее – на Заму, что ­напротив северной оконечности Ольхона. Именно здесь, как  позже экспедиция доказала, впервые русским казакам открылся седой Байкал. И было это 2 июля 1643 года.

Здесь они свои дощаники строили, на Ольхон перебраться. Здесь смолу для этих дощаников варили, заложив на берегу смоловарню, остатки которой байкальский берег сберег до наших времен.

Побывали  на старинном казачьем кладбище. Где поклонились памяти предков, что  без страха и упрека людьми в памяти остались…

Дальше путь лежал на Север, на Лену. Но Володе уже на Владивосток было пора. У него там еще одна экспедиция собиралась. Поход на крейсерских яхтах на Сахалин, по маршруту адмирала Невельского.

Утречком в небольшом сибирском городке Шелехов мы расставались.

Здесь его принимала на борт праворукая «Мазда Бонго Фрэнди». Живучая в руках дальневосточников штука. Еще на пути к Байкалу у походного микроавтобуса от перегрузок лопнула головка блока цилиндров. Тяжело было представить, как этот «бронник» до Приморья пять тысяч километров пройдет.

Только у экипажа сомнений не было. До дому-то они его заставят добраться. Поить будут почаще. Хотя «жигуленок» был бы, конечно, сподручней по этой дорожке.

Наконец, все походные пожитки были уложены. Настала минута прощанья.

Много в такие минуты скажешь?

И мы обнялись.

Москва

Из книги "Красная ветка"