События, публикации, отклики

Про ведьму с метлой

Брежнев, Черненко

Письмо в редакцию ветерана писательского цеха

Источник: Литературная Россия, № 31. 11 сентября 2015.

 Благодарю слаженный коллектив редакции «Литературной России» за высокий интеллектуальный уровень – читать «ЛР» становится всё интереснее.

 Мне уже 82 года, и я горжусь, что был не только верным постоянным подписчиком, но и автором «ЛР» со дня её основания. На мой профессиональный взгляд, сейчас газета достигла пика своей популярности у элитного интеллигентного читателя. Последний номер, который я прочитал (от 4 сентября 2015), поражает материалами на все вкусы и интересы.

 На мой взгляд три материала в нём просто потрясающие по жанровой глубине постановки проблемы. Это по жанру рецензия «Россия – слово, не одобренное цензурой» Максима Артемьева, также рецензия «Счастливое страдание любви»лучшего нашего современно литературного критика Льва Аннинского и монографический портрет Валентина Катаева, написанный Вячеславом Огрызко.

 Артемьев представляет академическую книгу популярного в литературоведческих кругах у нас и за рубежом профессора И.А. Есаулова «Постсоветские мифологии: структуры повседневности». В сгубо научной книге рецензент нащупывает её нерв: «Дети и внуки партийной номенклатуры легко избавились от комсомольских билетов и теперь насаждают демократию в наихудшем варианте. А заодно уничтожают то, что не успесли снести коммунисты в отечественной культуре».

 Рецензент правильно подчёркивает, что «профессор Есаулов – русский патриот, но не из крикливой и шумной тусовки профессиональных любителей Росиии (заодно – и СССР), а человек сознающий своё одиночество в современую эпоху, одиночество действительно просвещённого ценителя русской культуры». Таких сейчас осталось мало. И они действительно практически в одиночестве, не вписываясь ни в какие литературно-политические группировки. Среди «патритов-охранителей», например, как мух на мусорном баке, наплодилось бездарных последователей Владимира Бондаренко, критика блистательного, но совершенно зацикленного на безудержном воспевании одного единственного Александра Проханова и всякого рода Захаров Прилепиных, к Проханову цинично «прилепленных».

 Лев Аннинский, блистательный знаток русской поэзии, представляет новое многообещающе имя Ирину Эйр (Ирину Ремнёву из подмоскрвного Болшева). Но, как всегда, Аннинский в традициях Белинского и Страхова, выходит за рамки рецензии и поднимает общенародную проблему. Он с тревогой пишет о крахе общественных иллюзий: «Кровавый Двадцатый век в конце концов похоронил все великие концепции, претендовавшие на всемирный смысл (и оба социализма: националистический немецкий и интернационалистический советский, а при некоторых оговорках – и итальянский, муссолиниевский, и испанский, франкистский). Но и те системы, которые удержались (англо-американская «западная»), получили по окончании «последней», как всем верилось, мировой войны не ту мировую гармонию (в которую тоже верилось), а мир, разодранный ненавистью, с потоками отчаявшихся беженцев, с самоотречением боевиков-террористов, с безумием воинственных одиночек, желающих «заявить о себе» и убивающих первых встречных… Философские системы, выработанные лучшими умами человечества, потерпели крах; мир больше не подчиняется разуму, и в ситуации такой катастрофической невменяемости воззвать можно только к любви, уже не очень понимая истоки и следствия этой энергии, а только веря, что она есть». Конечно, надо иметь мужество, чтобы вот так прямо написать о крахе идеологичесих иллюзий.

 Где же спасение? Аннинский прямо не говорит, что к любви к человеку призывало христианство. Он «абстрактен». Он всегда подчёркивал, что сам принципиально не воцерковлённый, не стадный христианин. Но весь смысл его рецензии в надеждах на христианство. В том, что «лишь в страдании любви спасение человечества». Как прекрасно и умно, без политического нажима сказано! Впрочем, Аннинский всегда этим выделялся среди серой массы советских присяжных литературных критиков вроде Бориса Леонова.

 Аннинский блестяще начинал, работая сначала в «Литературной газете», затем в журнале «Знамя». Но по наивности подписал коллективное письмо в защиту своего университетского профессора (Синявского), над которым КГБ организовало показательный политический судебный процесс. Всех подписантов быстро простили. Например, за патриота-охранителя Олега Михайлова заступилась негласная русская партия внутри КПСС. За евреев-либералов заступилась негласная иудейская партия внутри КПСС. А вот на Аннинском КГБ решил показательно отыграться. Его с волчьим билетом уволили с работы и закрытым письмом КГБ в цензуру лишили права хоть где-то печататься.

 Аннинский был моим однокурсником и университетским близким другом молодости. Когда Суслов, у которого я был негласным помощником-консультантом по закрытой линии партийной разведки, вдруг направил меня «на укрепление» в издательство «Современник» (как это произошло, я расскажу ниже), то я, естественно, первым делом включил в тематический план сборник статей Аннинского. С разрешения Аннинского расскажу, что случилось дальше.

 Цензура наотрез отказалась пропускать книгу Аннинского. Но я набрался храбрости и переговорил о зарезанной творческой судьбе таланливого литературного критика с Сусловым. Тот меня понял. Согласился, что с Аннинским перегнули палку. Но перефутболил в КГБ. При мне позвонил, чтобы сам Андроповменя принял. Я долго убеждал, но всё же сумел убедить Андропова, что Аннинский вовсе никакой не «закоренелый», а просто не принадлежит ни к каким литературным группировкам. Но, мол, его-то бы сейчас и надо показательно поддержать, потому что группировки буквально разъедают Союз писателей. Не знаю уж сыграло ли тут роль, что Андропов знал, что по закрытой партийной линии я дослужился до негласного помощника-консультанта самого Суслова. Но Андропов при мне позвонил первому секретарю правления Союза писателей СССРГеоргию Маркову (а у того шло как раз правление) и сказал, что КГБ снимает свои претензии к Аннинскому и, напротив, рекомендует его показательно популяризировать. Все, кто был на правлении, разговор по ВЧ Андропова с Марковым слышали. И после этого Аннинского снова все стали зазывать у них печататься – яркий литературный критик Аннинский-то ведь от Бога!

 Особо остановлюсь на принципиальной публикации Вячеслава Огрызко о Валентине Катаеве «И воздух пахнет смертью». Я считаю очень важным личный вклад в возросшую популярность «Литературной России» Вячеслава Огрызко , который не только как главный редактор, но личным примером – собственными яркими статьями (многие начинают читать «ЛР» именно с них) – показывает, как надо делать «свободную прессу», на уровне лучших западных образцов – свободных журналов «Шпигель», «Лайф», «Штерн». По популярности я бы сравнил Огрызко аж со своим университетским другом Алексеем Аджубеем, блестяще возглавлявшим сначала «Комсомольскую правду», а затем «Известия». Как бы мы ни относились к мутной хрущёвской «оттепели» (необразованный самодур Хрущёвнаделал массу ошибок), но вот в журналистике усилиями его зятя Алексея Аджубея «оттепель» была несомненным прорывом из советской «пролетарской» газетной серости и барабанных деклараций к яркой подаче материалов и храброй публицистике.

 Мои коллеги – старые писатели и литературные критики, говоря об Огрызко, все тоже сразу вспоминают добрым словом Алексея Аджубея и считают, что Огрызко совершает литературоведческий подвиг. Возвращает интерес к советской литературе. Не секрет ведь, что читать любую книгу гораздо интереснее, когда знаешь общественную атмосферу, в которой книга была написана, и все секреты внутренней кухни её написания. Недаром классику принято издавать всегда с предисловиями и комментариями литературоведов. Теперь переиздания книг советского периода не обойдутся без комментариев литературоведов, основанных на изысканиях Вячеслава Огрызко в рассекреченных архивах ЦК КПСС, Союза писателей СССР и КГБ СССР. Каких титанических усилий стоило ему туда пробиться, знает только он сам. Но даже я, хотя, казалось бы, собаку съел на разведывательных «разборках» у Суслова скрытой литературной борьбы советского периода, читаю статьи Огрызко с громадным интересом. И я, пожалуй, согласен почти со всеми оценками в умных, объективно взвешенных комментариях Вячеслава Огрызко к самым секретным документам. А именно то, что Огрызко всегда публикует их неангажированно – без лукавых купюр и тенденциозных сокращений – делает его работу особенно ценной.

 Например, насколько же Огрызко проницателен в рассекречивании «двойной игры» бессменного советского главного идеолога Суслова! Действительно, Суслов, в руках которого была вся «красная паутина» (так кодировалась особо секретная «партийная» разведка», стоявшая по своему статусу даже над КГБ и ГРУ), оставался именно главным идеологом Политбюро и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе. Бессменным вторым человеком в партии. Генеральные секретари ЦК КПСС, сменяясь, непременно разоблачали своих предшественников. Хрущёв, устроив заговор, поторопил постаревшего и сильно сдавшего Сталина в могилу и затем разоблачил «культ личности» Сталина. Брежнев, организовав заговор, отправил Хрущёва на пенсию и осудил его необразованный произвол и дремучую некомпетентность. А Суслов оставался непотопляемым вплоть до своей смерти, которая по ряду версий была организована Андроповым – чтобы без помех занять место постаревшего Брежнева. В январе 1984 года в течение одной недели были устранены опора Бержнева – первый заместитель Председателя КГБ Цвигун и Суслов. Цвигун якобы вдруг покончил самоубийством почему-то из пистолета своего охранника. А Суслов скоропостижно скончался сразу после опрометчиво принятых им в Кремлёвской поликлинике якобы тонизирующих витаминных шариков. Во всяком случае, такова версия зятя и дочери Суслова, сейчас проживающих в Вене.

Суслов, – свидетельствую, что Огрызко прав в своих догадках, – действительно вёл «двойную игру». Ведущий вот уже много лет свою постоянную конспирологическую колонку «Битва за историю» в газете «Завтра» известный писатель и философ Владимир Карпец не случайно в сентябрьском № 35 за 2015 год прямо назвал Суслова «советским Победоносцевым». Карпец знает, о чём говорит. Сын генерала Карпеца, начальника всего уголовного розыска страны, приближённого к Брежневу, он с детства был посвящён отцом во все кремлёвские тайны. А затем закончил МИМО, специализируясь по особо редкой специальности для разведчиков высшего ранга – конспирологии (истории заговоров). Подтверждаю, что Суслов в своём особо доверенном кругу действительно не скрывал, что выбрал для себя историческую роль великого православного охранителя Победоносцева, занимавшего при царях ключевой пост обер-прокурора Святейшего Синода. И меня поразило, как Огрызко сумел, раскапывая секретные архивы, сам тоже интуитивно докопаться до этой тайной конспирологической роли, подпольно взятой на себя Сусловым ещё с согласия Сталина.

«Красную паутину» («партийную разведку») Суслов успешно использовал не только в международных делах, но и во внутренних. В частности, велась большая игра партии и государства с писателями ради государственных патриотических, охранительных целей. И в целом эта советская игра прекрасно оправдывалась. Вячеслов Огрызко наглядно раскрыл, как она велась. Особенно наглядно это сделано в двух прекрасных развёрнутых и хорошо аргументированных больших аналитической статьях об особой роли, отведённой Сусловым в Союзе писателей «своим людям»: Константину Федину и Валентину Катаеву!

 У обоих за плечами была молодость, где они пробовали себя в разведке. И главный идеолог Политбюро Михаил Андреевич Суслов блестяще использовал это обстоятельство.

 Уточню здесь свою (а вернее, сусловскую!) позицию. Не у всякого государства выходит умело «рулить» литературой. А это необходимо не в меньшей степени, чем всемерно поддерживать ВПК (оборонный комплекс). Литература (во всяком случае, её часть наиболее ценная для воспитания общества – не литература авангардистских безделушек, а проницательная реалистическая литература) – это вторая реальность. Которая ценна прежде всего тем, что отражает действительность как бы в выпуклом зеркале, высвечивая типические для отражаемого времени характеры и типические обстоятельства. Через литературу (реалистическую!) общество и государство поэтому получают волшебное зеркало – что надо государству исправлять и на какие общественные слои опираться.

 А главное, литература даёт возможность ненавязчиво проводить в жизнь духовные ориентиры, необходимые для процветания государства. Открыто, навязчиво «пропагандировать» – это сизифова работа. Телевидение пропагандирует в лоб, и потому результат часто бывает обратный. Полярным по взглядам Владимиру Познеру и Дмитрию Киселёву интеллектуальный телезритель одинаково не слишком верит. Привык подозревать в первом «пятую колонну», а во втором присяжного адвоката Кремля. Как бы Познер или Киселёв ловко ни подкладывали телевизионную картинку, напористая пропаганда из обоих так и прёт. И поэтому думающий телезритель брезгливо выключает всем давно опостылевшего «чужого» «Познера» и даже вроде бы «своего», но раздражающего «пережимом» Киселёва. А вот книгу, если она уровня «Тихого Дона» Михаила Шолохова или «Вечного зова» Анатолия Иванова, ни один интеллектуальный читатель не закроет, не дочитав. Потому что писатель-реалист открывает нам правду.

 Люди хотят видеть себя, как в волшебном зеркале, в реалистической литературе. В этом смысле читатель берёт в руки книгу, – например Юрия Полякова, Лидии Сычёвой или Романа Сенчина (я называю, на мой личный взгляд, трёх самых честных современных художников), – и будто приходит на исповедь в Церковь к своему духовнику. Каждый из этих трёх, на мой взгляд, наиболее добросовестных современных писателей говорит с читателем в своём стиле. Поляков в заострённом стиле гротеска. Сенчин в форме рассудительного семейного романа (я считаю, что его «Елтышевы» не уступают знаменитым «Пряслиным» Фёдора Абрамова!). У нас как-то недооценивают Лидию Сычёву, работающую в малых формах. А ведь она пишет по-чеховски задушевно. Сычёва словно бы лишь доверительно делится с читателем для неё самой наболевшим. А мы, русские, страшно любим «открыть душу» – поговорить между собой, как на духу. И мне импонирует у Сычёвой, что она это умеет – скромно, исподволь воззвать к Совести.

 Своё национальное (а не оккупационное, не чужое!) по духу государство должно прежде всего ориентироваться на то, чтобы читатель через хорошую книгу становился более совестливым. Проще говоря, духовно поднимался. Без самоотверженного патриотизма ни одному государству не обезопасить себя. А патриотизм, как своевременно подчеркнул Путин, формируется на национальных и духовных традициях народа, заложенных уже в его подкорке – в генетическом подсознании. У всех нас, русских, в подкорке Совесть – а конкретно Православие. Во всяком случае, только в заложенном в нашей подкорке совестливом Православии гарантия того, что наше русское национальное государство и дальше состоится. Будет процветать, а не прогниёт, как прогнил из-за своего циничного прагматичного марксистского безбожия Советский Союз – государство, много народу обещавшее, но по иудейскому чванству Карла Маркса с дуру демонстративно отказавшееся от Бога.

 Напомню, умный Сталин, как только началась Великая Отечественная война, так сразу вернул Отечеству Святейшего Патриарха.

 Всецело поддерживая Православие как нашу русскую национальную духовную опору, я, однако, не считаю, что государство должно открещиваться от атеистов, как от сатанистов. Тот же безумно талантливый Дмитрий Чёрный, хотя и атеист, но говорит-то ведь многие правильные вещи. Почему же и к этому «безбожнику» в чём-то не прислушаться? А вот открещиваться надо от действительного орудия Сатаны – от конъюнктурщиков – писателей-подхалимов, «лакировщиков действительности».

 С «лакировщиками» далеко не уйдёшь! Во всяком случае, такова была позиция моего шефа «Победоносцева» – М.А. Суслова. Суслов, например, очень ценил военные стихи Константина Симонова и его качества организатора. И одно время даже готовил его возглавить Союз писателей. Но затем пригляделся к Симонову как организатору и трезво посчитал его павшим до уровня страшно хваткого, но всё-таки лишь приспособленца, конъюнктурщика. И всегда ставил ему в пример Федина и Катаева.Тоже хоть и не абсолютных гениев, как Шолохов, но, по крайней мере, писателей, окончательно не потерявших совесть.

 Огрызко прав, говоря о роли, которую Суслов отвёл, выдвигая именно Федина над всем Союзом Писателей, а затем именно Катаева (а не Симонова) планируя в качестве преемника Федину. Обратим внимание, что именно Катаеву доверил журнал «Юность», который по замыслу Суслова должен был «выпустить пар из общества» и прибрать к рукам бунтующую молодёжь.

 Огрызко также раскопал, что лучшая, самая искренняя повесть Валентина Катаева «Уже написан Вертер» (авторское название «Гараж», так как в гараже в повести одесские чекисты массово расстреливали людей) была единогласно зарезана редколлегией «Нового мира» как «антисоветская». Но Суслов дал команду эту «антисоветскую» и «антижидовскую» повесть печатать по молнии. Свидетельствую, что именно так и было. Суслов при мне сказал, объясняя своё решение: «Сталин сделал великое дело для всей русской литературы, лично приказав напечатать зарезанный тоже по обвинению в «антисоветчине» «Тихий Дон». Почему я не могу тоже хоть на старости лет сделать одно доброе дело для русской литературы»? Катаев и так всю жизнь наступал себе на сердце, подыгрывая ненавистной ему тупой иудейской марксистской власти!

 Огрызко раскопал: «Когда в январе 1982 года критик Валерий Кирпотин, руководивший в 1930-е годы сектором художественной литературы в аппарате ЦК ВКП(б), прямо спросил его: «Опять какого-нибудь жида к ногтю прижимаешь?», он растерялся, а потом ответил: «Нет, второй раз может не сойти». И Огрызко умно комментирует: «Тут ещё скончался главный покровитель Катаева – Михаил Суслов. А новый идеолог – бывший председатель КГБ Юрий Андропов к писателю относился уже без особого почтения. У него были другие кумиры». Вот такие архивные находки Огрызко и храбрые комментарии к ним дорого стоят!

 О Федине. Суслов именно через Федина, умного, образованного, прошедшего в молодости школу профессиональной разведки за рубежом, пытался примирить и умно использовать в интересах государственной политики оба писательских крыла – охранительное и либеральное. Свидетельствую: я, конечно, не писатель такого уровня, как Константин Федин или Валентин Катаев, но и передо мной в меру моих творческих возможностей Сусловым ставились такие же задачи. К сожалению, Огрызко однако горько прав и в том, что Константин Федин и Валентин Катаев порой невольно наступали на горло своей собственной творческой песне, так как, выполняя организационные и «разведывательные» функции, сами в своём собственном творчестве начали безумно бояться «наследить». Я тоже, к великому сожалению, пожертвовал творчеством. Не решился напечатать за рубежом свой бесчестно зарезанный цензурой лучший роман (о хазарах!), хотя имел предложения от самых солидных зарубежных издательств. Признаюсь: я просто струсил, что затравят как Пастернака.

 С Валентином Катаевым после практически монографических статей Огрызко всё стало ясно. Огрызко, заканчивая свой практически монографический цикл о Катаеве, очень умно и точно цитирует Александра Нилина. Я в молодости поработал по заданию Суслова в АПН – международном агентстве печати «Новости», главном инструменте «красной паутины». Для сотрудников АПН разрешались прямые контакты за «железным занавесом», и туда сразу набились «позвоночники» (принятые в АПН по звонку с самого сверху). Потому я оказался в избранном элитном обществе – не только рядом с Галей Милаевой, дочкой самого Брежнева, но Ириной Луначарской, Ниной Будённой, Ниной Хрущёвой и прочими. Здесь же свободно общались с заграницей и сыновьями советских классиков Катаева, Нилина, Авдеенко – Павел Катаев, Александр Авдеенко и Александр Нилин. Я имел счастье одно время дружить с ними. Свидетельствую, что Павла Катаева и Александра Нилина – обоих отцы воспитали тоже талантливыми писателями, а, главное, потрясающе честными и насквозь понимающими всё советское вынужденное подлое писательское фарисейство людьми. Огрызко счастливо нашёл и цитирует весьма откровенные мемуары Александра Нилина. А тот не боится высказаться даже по всегда болезненно-остро воспринимаемому обществом еврейскому вопросу: «При других обстоятельствах вещь Валентина Катаева импонировала бы наиболее продвинутой части общества. Но в обстоятельствах, какие тогда (и не только тогда) сложились, ни высочайшие литературные достоинства «Вертера» (кроме того, что это лучшая вещь Катаева, она и во всей нашей прозе советского времени одна из самых лучших), ни его слава руководителя «Юности» не помогли».

 Нилин прямо задаёт себе сакраментальный вопрос: «Чем же провинился злодей (тут ему уже всё прошлое готовы были припомнить) Катаев? Он даже и не особенно подчёркивал – впрочем, и подчёркивал, конечно, описанием специфической внешности персонажей, – что в одесской ЧК служили люди определённой национальности». И Нилин отвечает себе честно: «Вот на Катаева с его евреями-чекистами (в дальнейшем тоже расстрелянными) ополчились… люди, увидевшие в «Вертере» гонения по национальному признаку». Александр Нилин, сам, как и Павел Катаев, «полукровка» (у обоих матери были красивыми еврейками), находит в себе однако мужество честно признать: «Но ведь Катаев не из головы выдумал и героев, и ситуацию».

 Почему Суслов разрешил напечатать «Гараж» Катаева, хоть цензура его сильно и обкорнала, заставив сменить заголовок и убрать многие слишком уж «антисоветские» сцены? А потому, что вопрос о стадной роли евреев в Революции и особенно в ЧК далеко не однозначен. И его не закроешь под удобным флагом якобы борьбы с «антисемитизмом».

 Ну, а Федин? Федина, в отличие от Катаева, самого не резала цензура. Но о чём-то и Федин, подобно Катаеву, сам не нашёл мужества (Огрызко прав) рассказать читателям как писатель-реалист. Хотя старался не только покорять читателей своим пронзительно блестящим стилем, но и оставаться хотя бы в меру честным.

 Между тем, реалистическая честность в литературе – повторяю, главная ценность. Можно использовать даже стилистический приём гротеска, как, например, блестяще это делает Юрий Поляков. Но нельзя скатываться к откровенно пропагандистскому «нажиму». К навязыванию читателям своих писательских оценок. Начинаешь писать с нажимом, как пишут, например, сейчас идейно полярные авангардисты Проханов и Быков – и прощай реализм. Вся нарисованная тобой картина будет «с душком». Я очень высоко ценю необыкновенную природную талантливость Проханова и Быкова, но они всё чаще печатают «осетрину второй степени свежести». Пишут чрезвычайно занимательно, с искренним пафосом – но «душок» так и прёт. «Душок» сейчас попёр и из произведений Захара Прилепина. А жаль! Он начинал, как Горький, а докатился до пустой «Обители», пытаясь поднять, увы, но пока ему по его стилю жизни просто непосильную тему. Не ему, бывшему босяку-«лимоновцу», подниматься в «Обитель». Мне Прилепин очень напоминает Симонова – спешно берётся за всё и лепит-лепит «на дешёвку». Лишь бы скорее срубить конъюнктурные «бабки» и схватить спекулятивную премию. Повторюсь, рядом с раскрученным Прилепиным, более скромная, но зато абсолютно искренняя Лидия Сычёва выглядит писательницей от Бога.

 Где же выход? А он прост. Надо, чтобы государством поддерживались именно скромные искренние Сычёвы, а не «умельцы» Симоновы-Прилепины. Надо поднять голос всей общественности, чтобы наше государство оценило воспитательную роль литературы и из всех сил содействовало популярности литературы у читателей.

 В СССР с помощью государства тиражи были громадными. И делалось всё для того, чтобы «инженеры человеческих душ» уважались, ценились обществом. Путину надо бы перенять полезный опыт советского государства в руководстве литературой (в том числе, и поддержки материальной!). Потому что без литературы, без её огромной воспитательной роли Россия как особая мировая цивилизация погибнет. С духовно размагниченным населением, потерявшим Веру в себя как гордую нацию, никакой щедро накачиваемой к войне «оборонкой» не спастись! Войну бездуховное общество проиграет.

 Поэтому государство просто обязано финансово и через СМИ поддерживать своих духовных «охранителей». И уж точно не продвигать за государственный счёт «агентов чужого влияния» из «пятой колонны», вроде Акунина или Улицкой.

 Однако тут нужна не топорная, а очень тонкая работа. Ни у одного государства с писателями никогда не проходила командная система. Подсказывать творцу-художнику с партийных, то есть групповых позиций – это открыто звать его к фальши. Называй такие «ориентировки» «классовыми» или «общечеловеческими» – от этого фальшь призыва художников к заведомой лжи, типа «метода социалистического реализма», не меняется. Если общество и государство хотят знать правду о своих успехах и болячках (а именно такая правда – конечная цель настоящей реалистической литературы), то творцу-художнику ни в коем случае нельзя искусственно мешать постигать эту правду. Иначе сразу теряется воспитательная роль литературы, открывающей глаза обществу на самого себя и помогающей правильно выстроить не оккупационное по Чубайсу, а именное своё национальное государство.

 Поэтому национальному государству, если оно хочет процветать, ни в коем случае нельзя топорно «по-ленински» организовывать литературу на «партийное дело». А вот финансово поддерживать литературу так, чтобы она имела все возможности не срубать «бабки», спекулируя на книжном рынке, не «обмишуривать» читателей, а именно воспитывать общество, умное государство просто обязано. Повторяю. Это та же «оборонка». Но только не с атомной бомбой, а с книгой в руках – в духовной сфере.

 Но при этом надо очень умно избегать прямой цензуры. Ни в коем случае нельзя надевать на литературу шоры. Иначе общество не будет знать всей правды про себя. Надо даже допускать определённую «крамолу». Хотя, разумеется, публично отмежёвываясь от неё. Но путь даже со злобы нащупанные «крамолой» больные места оперативно лечить.

 Увы, советская цензура перегибала палку, тупо перестраховочно подозревая писателей в «антисоветчине» даже там, где её вовсе не было. И под флагом якобы борьбы с «антисоветчиной» цензура так обнаглела, что представала ведьмой с метлой. На «ведьму» не было управы, так как цензура спекулировала на своей якобы сверхбдительности, тупо искала аллюзии, намёки, подтекст и находила поддержку у ряда членов Политбюро, ничего не понимавших в творчестве, мало культурных. Тон шабашу цензуры задал полуграмотный Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв, затравивший Бориса Пастернака за честный роман «Доктор Живаго», роман без малейшей «антисоветчины». Местечковые литературные критики пытались затравить и Михаила Шолохова. Но И.В. Сталин, будучи поумнее, лично разрешил честный роман «Тихий Дон». Хрущёв же шёл на поводу у провокаторов. И Огрызко прав: увы, но сами писатели порой выступали в такой подлой роли. Свидетельствую, сусловский секретариат был завален доносами. И кто были в их авторах?! Именитые секретари СП прилагали руку, чтобы через подлое обвинение якобы в «антисоветчине» убрать с дороги более яркого коллегу. Подтверждаю факт, который Огрызко, невзирая на лица, отважно раскрыл: первый камень в Пастернака за «Доктора Живаго» бросил… увы, уважаемый Константин Симонов. Именно он и заварил всю кашу с травлей Пастернака.

 Кстати, – раскрою уж всю горькую правду; время пришло! – травлю очень русского писательского издательства «Современник», целенаправленно поддерживавшего областных писателей из глубокой провинции, организовал тоже шустрый конъюнктурщик Константин Симонов. Он подсказал гнилым сотрудникам «Современника» поэтам Панкратову (кстати, Панкратов предал своего учителя Бориса Пастернака, чтобы получить должность в СП!) и Целищеву написать подмётное письмо в Комитет Партийного Контроля при ЦК КПСС якобы про коррупцию в «Современнике». Подмётное письмо они, как сами мне признавались, написали по пьянке, купившись на обещание Симонова продвинуть их через свои обширные связи вместо скомпрометированных Прокушева и Сорокина соответственно в директора и в главного редактора «Современника».

 Нет, я вовсе не защищаю директора «Современника» литературоведа Юрия Прокушева и главного редактора поэта Валентина Сорокина. Сорокин, например, кровно обидел Симонова. Таланты ведь всегда болезненно самоутверждают себя. И у них это всего лишь самозащита – несколько преувеличенно самовлюблённая, но необходимая самоподдержка творческой уверенности в себе. (Ведь и Сорокин, насколько я информирован от него самого, несколько раз звонил и грубил Огрызко, когда тот в порядке дискуссии напечатал в «Литературной России» резкую критическую статью о Сорокине. А тут надо иметь мужество стерпеть. Ведь до этого «ЛР» печатала серьёзные аналитические статьи о нём же. В том числе была статья самого Огрызко, где тот сравнивал ведущую роль Сорокина в русской «охранительной» литературной группировке с ведущей ролью Гранина в противостоящей либеральной, коспомолитической литературной группировке.) Короче, справедливо отказывая Симонову в подарочном издании его сочинений, Сорокин однако не нашёл нужных слов. И грубо заявил Симонову, что тот не дорос до подарочного уровня. Так грубо разговаривать с талантами нельзя. Надо найти мягкие слова. Но и Симонов тоже хорош! Ответил организацией крупнейшей в СП склоки.

 Свидетельствую об этом, так как по решению секретариата ЦК КПСС (конкретно самого Суслова) был срочно переведён тушить «пожар» в «Современник». А переведён-то я был с престижной и высоко оплачиваемой работы, связанной со спецпоездками за границу по «плетению» особо секретной «красной паутины». Мне дали доступ к золотому запасу партии и карт-бланш встречаться со знаменитостями! Даже с «антисоветчиками». И я вёл приватную тонкую «торговлю» с влиятельными людьми за «поддержку» советской политики! Я, конечно, не тянул тут рядом с Константином Фединым и Валентином Катаевым. Но что-то полезное тоже делал.

 Поясню: на «красную паутину» я работал сначала специальным корреспондентом АПН, а потом снова «под прикрытием» на хитрой должности заместителя главного редактора мощнейшего издательского комплекса Советского общества по культурным связям с соотечественниками за рубежом «Родина». Но при этом именно я был куратором его ключевого закрытого отдела Контрпропаганды и одновременно ответственным редактором мощной газеты «Голос Родины».

 Суслов был мной доволен. Но вдруг вынужден был перебросить меня, как свою правую руку, с международных связей на внутренний «пожар»: тушить грязную склоку в писательском «Современнике». Формально меня закрытым решением секретариата ЦК КПСС перевели заместителем главного редактора, но – sic! – с негласными правами практически парторга ЦК КПСС в издательстве. Без моей визы уже не заключался ни один договор и без моей подписи «в свет!» не выходила ни одна книга в «Современнике». Но, к сожалению, пожар в «Современнике» мне всё равно загасить не удалось. Видно, просто поздно уже было. Впутались в громадную литературную склоку все «тузы», включая члена ЦК КПСС Шолохова, дочка которого Маша работала старшим редактором в «Современнике» и беспробудно пила, претендуя на особое мужское внимание «красавца Сорокина». Мне переубедить Шолохова, что его дочка «зарвалась», не удалось. Шолохов дал две телеграммы в ЦК КПСС с требованием наказать Сорокина.

 Комитет Партийного Контроля фактов коррупции в «Современнике» однако не обнаружил. Председателю КПК, члену Политбюро Арвиду Пельше я в приватной беседе в присутствии Суслова прямо объяснил, что деньги на поддержку писателей из коренной русской провинции «Современником» были затрачены действительно немалые. Но большинство якобы вопиющих коррупционных «фактов», приведённых в подмётном письме Панкратова и Целищева, высосано из пальца. Взяточничества и коррупции именно как системы в «Современнике» абсолютно точно не было. Все крупные денежные договоры Прокушев и Сорокин выдавали, предусмотрительно посоветовавшись об их государственной целесообразности с секретариатом М.А. Суслова. Что Суслов подтвердил!

 Да, «Современник» щедро «подкармливал» провинциальных русских писателей, но это была совершенно осознанная государственная политика. Да, например, «Современник», вместо сочинений «зажравшегося» столичного Симонова, предпочёл страшно дорогостоящим массовым подарочным тиражом издать «провинциалов». «Пряслины» Фёдора Абрамова и «Кануны» Василия Белова. Да, это так! Но не все же столичному «бомонду» пенки снимать? Духовная жизнь России всегда поддерживалась коренной русской провинцией. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!

 И самое главное. Да, «Современник» испортил отношения с цензурой, издав, по её мнению, целый ряд «крамольных» авторов. Но и это делалось Прокушевым и Сорокиным по согласованию с секретариатом Суслова – грубо говоря, чтобы «выпустить пар». Суслов и эти мои показания подтвердил.

 К сожалению, мне (а точнее самому Суслову) не удалось сохранить Прокушева и Сорокина чистенькими – без партийных выговоров, а, напротив, принципиально добиться выговора за организацию литературной склоки Симонову. В КПК были переданы из спецслужб «прослушки». Но как открыто к персональному делу Симонова «прослушки» пришить? Не сталинские времена! В итоге Симонов лишь тихо вылетел из «высшей номенклатуры». А он ведь даже претендовал на пост Председателя Правления СП СССР.

 И всё это несмотря на то, что грубоватый Сорокин – открою уж и этот секрет Полишинеля! – был любимым поэтом Константина Черненко и самого Леонида Брежнева. О вкусах не спорят! Кому-то покажется, что литературные вкусы Черненко и Брежнева были недостаточно высоки. Но вожди считали, что народу простой Сорокин более понятен, чем прекрасный, но «сложный» поэт Андрей Вознесенский! Раскрою ещё один секрет спецслужб. Когда КГБ (лично Андропов) отобрал у Сорокина писательскую квартиру для нужд КГБ, так как именно сорокинская квартира приглянулась по её красивой отделке важному резиденту КГБ – дочке греческого миллиардера Онассиса, то Черненко по совету Брежнева, тихо гася скандал, тут же выделил Валентину Сорокину из фонда ЦК КПСС прекрасную квартиру на Ленинских горах в одном доме с Юрием Бондаревым.

 И на этот раз Прокушева и Сорокина просто перевели на даже более выгодные для них должности, несмотря на схваченные ими обоими «для острастки» дежурные партийные выговора. Сорокин, например, получил в свои руки престижнейшие Высшие Литературные Курсы, и вот уже тридцать лет как их возглавляет! Черненко, короче, опять не оставил Сорокина у разбитого корыта. Более того, став Генеральным секретарём ЦК КПСС, он носился с идеей дать обвешанному премиями «всем понятному» Сорокину ещё и Ленинскую премию и сделать его «культовым поэтом «русских клубов», на которые сам планировал опираться. Черненко поручил мне, после «Современника» переведённому главным редактором «рулить» в Останкино, раскрутить Сорокина на ЦТ и оперативно написать монографию «Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин». Из-за скоропостижной смерти Черненко акция сорвалась. И я смог издать свою монографию только много-много позже. Она интересна по сенсационным фактам советского закулисья и весьма востребована в интернете.

 Подчеркну: на КПК Прокушев и Сорокин даже не каялись, как было общепринято в КПСС, а лишь отмели от себя все грязные обвинения в коррупции, «антисемитизме» и «антисоветчине». Оба даже открыто выступили против перегибов всесильной советской цензуры. И Пельше их поддержал.

 Кстати, снова об этой ведьме с метлой. Я занимал неприкасаемое положение при советском главном идеологе Суслове. И в верхушке цензуры это знали. Тем не менее, тридцать лет мой честный исторический роман об иудейских хазарах тоже не мог проскочить в игольное ушко цензуры. И даже когда в горбачёвскую гласность роман всё-таки вышел, то цензура покуражилась. Моему роману дали «зелёную улицу». Премьера моего романа о хазарах состоялась в Колонном зале Союзов 3-го октября 1989 года. Сцены из романа играли любимцы народа, народные артисты Олег Стриженов и Елена Проклова. Всю премьеру показали по Первому каналу телевидения. И сразу же по заказам Всероссийского Добровольного Общества Книголюбов несколькими заводами мой роман был издан в общей сложности миллионным тиражом.

 Но цензура упёрлась и не пропустила ни мою «Благодарность автора» Рыбакову и Гумилёву, ни принципиальный «Пролог» к роману. Вырезала красочные обрядовые сцены – христианские, иудейские и «вольных каменщиков» (масонов), заподозрив в них соблазн религии и масонства. Поясню: «Пролог» я писал практически под диктовку не только своего научного редактора Л.Н. Гумилёва, но и самого академика Б.А. Рыбакова. Они часто спорили друг с другом. Но тут, чтобы исподволь опробовать свои идеи через мой якобы «всего лишь» приключенческий роман, согласовали свой взгляд на до сих пор (в пользу «прохазаренного» Киева!) официозно жутко «подтасовываемые» обстоятельства принятия Русью христианства. Рыбаков и Гумилёв единодушно считали, что роль Киева на Руси преувеличена.


Автор: Александр Байгушев
Все публикации