Мне на замполитов везло. Правда, Владимир Михайлович Тыцких как-то заметил, что скорее им самим повезло на командира. Но столь лестная оценка меня нисколько не вводит в заблуждение. Во взаимоотношениях командира и замполита в основном всё зависело от последнего. То есть, командиры тоже, конечно, не все одинаковы, но в целом их позиция в отношении политработников заведомо определена. А вот сами политработники свою роль понимали очень по-разному. Я при этом не имею в виду их взгляды, вкусы, особенности характера. Всё это тоже имеет значение, но речь идёт именно о понимании своей роли.

В годы всеобщей деидеологизации на политработу и политработников в Вооруженных силах вылито столько чернухи, что невольно хочется как-то их отмыть, оправдать.

Однажды один из моих замполитов (не Тыцких) в минуту откровенности поведал, что в военно-политическом училище их настоятельно учили умению командовать, чувствовать себя главными. Преподаватели внушали им, что политработники в Вооруженных силах – опричники партии.

Особое положение политработников в армии ощущалось во всём. Первичная офицерская должность была, условно говоря, часто промежуточной, вроде инструктора по комсомолу в политотделе соединения кораблей. Промежуточной в том смысле, что она по содержанию работы не являлась естественной ступенью в росте и становлении такой фигуры, как заместитель командира корабля.

У строевых флотских офицеров служебный рост выглядел так. Выпускник высшего военно-морского училища, прежде чем возглавить боевую часть корабля, два-три года служил командиром группы, предметно и целенаправленно готовясь к ответственной должности. Лучшие и наиболее подготовленные, обнаружившие способности к росту по командной линии, назначались помощниками командира, и лишь наиболее перспективные становились старпомами. Круг забот и обязанностей у старшего помощника командира корабля поистине необозрим. Чтобы не утомлять читателя прозаическим их перечнем, упомяну, что бывший нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов считал эту должность несовместимой с «частыми сходами на берег».

И вот старший лейтенант, два-три года прослуживший на побегушках в политотделе, приходит на подводную лодку на должность, как у старпома, капитана 3 ранга и на тот же оклад, да ещё и пытается командовать. Ситуация изначально сложная, если не конфликтная. Для настороженного отношения к политработникам было немало оснований. У них имелись свой отдел кадров, карающий меч парткомиссии, свои каналы, рычаги и льготы, правда, нематериального характера.

Не ставлю перед собой цель дать полную характеристику политорганов в армии. Более того, всерьёз не задумывался, какими могли быть структуры политорганов, организация и содержание политработы, «если бы я был директором». Несбыточными мечтами такого направления себя не утруждал. Но с полной ответственностью утверждаю, что при всём несовершенстве этого института, политработники, во всяком случае, на уровне заместителя командира по политчасти, в большинстве своём правильно понимали своё назначение и в центр воспитательной работы ставили такие простые понятия, как любовь к большой и малой Родине, которую необходимо защищать, к нашему флоту, к своему кораблю. А уж из этого следовала важность и воинской дисциплины, и боевой учёбы, и преодоления многочисленных и неизбежных  трудностей.

Владимира Михайловича назначили замполитом на подводную лодку «Б-90» как-то неожиданно. Впрочем, кадровая политика политорганов всегда была для командиров тайной за семью печатями. Если командиров боевых частей, помощников и старпомов мы сами учили, растили и воспитывали, имея постоянную связь как между собой, так и с кадровыми органами, хорошо зная способности и личные качества офицеров, то замполитов нам спускали сверху без всяких объяснений. И сменяемость их была слишком частой, некоторые и по году на одном месте не служили. Надо ли говорить, что такая чехарда нам мало нравилась! Тем более что с предшественником Владимира Михайловича мне пришлось, откровенно говоря, немало повозиться. И вот лодка вышла из тяжёлого ремонта, готовится к дальнему походу, замполит нашёл, наконец, своё место, нелёгкий процесс притирки позади. А мне вдруг сообщают, что всё начинается сначала.

Не особо надеясь на успех, я всё же пошёл к начальнику политотдела эскадры контр-адмиралу Шихову с целью вернуть всё на круги своя. Тщетно!

– У Вас ведь к нему претензий нет?

– Теперь уже нет, только сейчас бы ему и поработать!

– Значит, он вырос, вот мы ему и доверяем участвовать в очень ответственном дальнем походе. А сменщик-то неплохой, не пожалеете, Игорь Максимович!

И я действительно не пожалел. Как-то очень быстро и естественно установился контакт на личностном уровне. Как я сейчас понимаю, этому способствовало обаяние интеллекта Владимира Михайловича. Не уровень образования, не широта познаний, а какая-то сугубо индивидуальная особенность мышления, попытка вникнуть в существо явлений и событий. Не всегда, быть может, удачная попытка, но отсутствие штампов, оригинальность взгляда выгодно отличала его от остальных офицеров, тем более от других политработников.

Что же касается его службы в качестве замполита, то работал он добросовестно и надёжно, был вполне зрелым и самостоятельным. Надо сказать, что Владимир Михайлович, в отличие от других подобных назначенцев, всё же имел определённый опыт воспитательной работы. Он успел после окончания Киевского высшего военно-морского политического училища послужить в должности заместителя командира электромеханической боевой части по политчасти на эсминце на Балтике. Всё же не «комсомольцем» на побегушках! Кроме того, до прихода на «Б-90» год прослужил на другой подводной лодке нашего же соединения, в которое он попал с помощью Леонида Климченко, корреспондента «Красной Звезды» на ТОФе. Перевод же на «Б-90» мы считали перспективным – лодка готовилась к выходу на боевую службу, но в экипаже никто не знал, что офицеру попросту не доверили «участвовать в очень ответственном дальнем походе» в составе предыдущего экипажа, вот-вот уходящего в Индийский океан.

Образ идеального замполита у меня сложился ещё с лейтенантских времён. Я застал на лодках пожилых комиссаров, которые являлись для матросов буквально отцами. Служба тогда была проще и естественнее. Не существовало, если говорить о политработе, дурацких починов, меньше был бумагооборот и не так досаждала прочая искусственная шелуха. У добросовестных политработников оставалось достаточно времени и возможностей заниматься непосредственной воспитательной работой. К этому племени Владимир Михайлович, естественно, не относился уж хотя бы по возрасту.

Имелась ещё на флоте редчайшая порода политработников-фанатиков, свято верящих (и не совсем уж без оснований!), что их воспитательные потуги – основа боеготовности флота. Они встречались очень нечасто, но само их присутствие оказывало серьёзное влияние на всю обстановку. Мне посчастливилось в 1960-х годах служить штурманом на подводной лодке «Б-51», где должность замполита занимал Василий Иванович Панин, яркий представитель этой замечательной плеяды. Как всякий честный и принципиальный человек (или подавляющее большинство таких – честных и принципиальных), по службе он имел взлёты и падения. Но дослужился, тем не менее, до должности начальника политуправления ВМФ, не имея никакой родственной или какой-то другой «мохнатой лапы», судьбой своей опровергая многочисленные домыслы о предопределённости военной карьеры – свидетельство здорового, в целом, климата в Вооруженных силах того времени. Того времени…

К таким фанатикам Владимир Михайлович тоже не относился, но работал серьёзно и со знанием дела. Никаких проблем по «замовской» линии у меня не возникало, а это дорогого стоило. Проблемы такого рода сулили, как минимум, нервотрёпку. Политзанятия и политинформации проводились без замечаний, партийная работа (а парторгом был мичман-шифровальщик) тоже обозначалась, в политотдел с разного рода информацией мой замполит не бегал, ходил только по вызову. В общем, развивать служебную тему глубже нет интереса. А вот личное общение – другое дело. Как-то так оказалось, что мне всегда хотелось знать, что думает Владимир Михайлович почти по всем вопросам.

Специфика корабельной службы, тем более подводной, заключается в том, что она поглощает человека полностью. Забирает все силы, нервы, время. Жизнь проходит мимо, чуть захватывая своим крылом лишь в отпуске.

Я заметил, что почти все флотские литераторы – врачи или политработники. Этому есть простое объяснение. У них хватало времени, они не были так замотаны, как остальные. У штурманов, минёров, офицеров электромеханической и радиотехнической специальностей круг забот и уровень ответственности таков, что они просто не в силах вырваться из желобов службы. А ведь народ далеко не самый ограниченный! Люди проходили существенный отбор по самым жёстким критериям. Кстати сказать, многие, не выдержавшие трудностей службы, после списания на берег делали прекрасную карьеру.

Владимир Михайлович заметно выделялся из прочих глубиной интересов и какой-то свежестью восприятия мира. С ним было просто интересно. Да и удобно, если откровенно. Рабочий день, мягко говоря, ненормированный, забот и нервотрёпки – по горло, а зам – вот, рядом, и злободневная тема разговора мягко перетекает в другую плоскость, круг обсуждаемых вопросов становится шире. Особенно вечером, в относительно спокойной обстановке. Часто наши беседы сводились к литературе. Владимир Михайлович с увлечением рассказывал о литературной жизни Казахстана, о творчестве Олжаса Сулейменова и Павла Васильева, о своём друге, флотском поэте Леониде Климченко, трагически погибшем 13 июня 1978 года на крейсере «Адмирал Сенявин» при взрыве в башне главного калибра.

Современный литературный процесс Владимира Михайловича интересовал больше, чем классика, я же был более консервативным. Сознаюсь, в тогдашние мои 38 лет я ещё не переболел Белинским, хотя в его споре с Гоголем однозначно был на стороне последнего, да и «Наш современник» давно уже выписывал. Неистовый Виссарион считал, что критик, прежде чем попытаться оценить поэзию, должен сперва переболеть поэтом, побывать в его шкуре. То же можно сказать о литературе в целом, а иногда и о критике, но только о критике настоящей. Да и западник тогдашний не является прямым предшественником нынешнего. Не только Белинский, но и воинствующий католик Чаадаев ужаснулся бы, увидев протухшее современное западничество.

Вскоре мы познакомились семьями, посетив по предложению Владимира Михайловича вдову Леонида Климченко. Помню, меня поразила библиотека погибшего поэта. Не только её размеры, но и упорядоченность, которая мне, например, никогда не удавалась.

Таня Тыцких была тяжело больна – юношеская форма диабета. Уже тогда она начала слепнуть. Но никакой обречённости, отчаяния в её поведении не наблюдалось. Всегда спокойна, улыбчива, приветлива – она была идеальной музой для начинающего поэта. Не знаю, была ли у него тогда поэтическая тетрадь, но на бумажках четверостишия он иногда запечатлевал. Как-то лодка встала на сутки на заправку к топливному пирсу мыса Чуркин. То есть, мы ненадолго оторвались от проклятого родного соединения и были предоставлены самим себе. На радостях завернули на пару часов в ресторан «Зеркальный». И тут моего зама прорвало – он исписывал стихами салфетку за салфеткой. Содержание-то было вполне тривиальным, но в его поэтические способности я с тех пор уверовал.

Литературные интересы и связи Владимира Михайловича не случайны. И отец его, и средний брат (в семье три брата, Владимир – старший) профессионально занимались журналистикой. Ко времени назначения на «Б-90» он состоял в знакомстве с киносценаристами В. Фридом и Ю. Дунским, в переписке с В. Пикулем, к творчеству которого я был неравнодушным. Родственность наших с ним флотских душ не помешала мне, однако, заметить некоторые военно-морские ляпы в романе «Моонзунд», о чём я и сообщил собеседнику. Реакция вышла довольно неожиданной. Мне было предложено изложить замечания в письменном виде. Валентин Саввич, дескать, дорожит откликами читателей, тем более флотских, и обрадуется возможности исправить ошибки. Просьбу замполита удалось исполнить не сразу. В море, в подводном положении, на бланке шифровки я вкратце изложил замечания по «Моонзунду». Хорошо, что не поторопились с отправкой такого «подарка». К обычным уже претензиям сверху добавилась травля латышских националистов – в Риге русофильство писателя считалось вызывающим. Какие-то подонки сильно избили его пасынка…

В наших литературных дискуссиях я ощущал превосходство в классике, но к стыду своему должен сознаться, что о Рубцове тогда услышал впервые. Настороженно относясь к шестидесятникам, я почти никого в современной литературе, кроме родных «деревенщиков», не знал. Правду сказать, и возможностями для этого располагал весьма ограниченными. Служба на подводной лодке буквально съедала и время, и силы.

Но совместная наша служба была недолгой. О решении снять его с должности и задержать представление к воинскому званию «капитан-лейтенант» Владимир Михайлович узнал раньше меня и сообщил об этом как-то просто и буднично. Для него это не стало большой уж неожиданностью. Но удар оказался слишком тяжёлым – он сник, потух и, хотя сообщил о намерении обратиться в ЦК, выглядел безнадёжно обречённым. Причина – судимость отца за «антисоветскую пропаганду». Журналист-бунтовщик писал письма в ЦК с предложениями реформировать партию и государство… Оказывается, не считая «перевода» с предыдущей лодки, это было уже второе снятие. Первое состоялось на Балтике двумя годами раньше, о чём я не знал.

По тогдашним моим представлениям, вопрос мог быть решён на уровне начальника политуправления ТОФ – члена Военного Совета. Тогда эту должность занимал вице-адмирал В.Д. Сабанеев. Прорвался я к нему на приём не без труда, но быстро. Сабанеев выслушал внимательно, не перебивая и не задавая дополнительных вопросов. Первое, о чём спросил после моего сообщения: как я оцениваю Владимира Михайловича как замполита и как личность, какие интересы и наклонности он проявляет. Получив ответ, приобнял меня и сообщил, что за всю свою службу первый раз услышал, что командир так горячо защищает политработника. Пообещал, что представление к званию будет подписано немедленно, а вопрос о назначении рассмотрен в ближайшее время. Разумеется, ответ меня не удовлетворил. Я спросил, как именно будет рассмотрен. Разговор далее пошёл доверительный, почти откровенный. Адмирал сказал, что вероятность оставления в должности невелика (т.е. надо понимать так, что не от него зависит), и он хотел бы знать, куда Владимира Михайловича в этом случае назначить. Ответ сложным не представлялся – корреспондентом флотской газеты «Боевая вахта».

Приказ (не представление, а уже приказ) о присвоении старшему лейтенанту В.М. Тыцких звания «капитан-лейтенант» подписан датой моего посещения ЧВСа. Вскоре состоялось назначение капитан-лейтенанта Тыцких корреспондентом газеты. Примерно через полгода сняли и меня, назначив рядовым преподавателем на военно-морскую кафедру (ныне факультет) ДВВИМУ (ныне МГУ) им. адмирала Г.И. Невельского. Кафедра располагалась недалеко от «Боевой вахты», и общение наше продолжилось. Литературные дискуссии как-то сошли на нет, прежде всего, за счёт сближения позиций. Беседы приобрели форму обмена информацией и обсуждения текущих событий. Расхождения в оценках приблизились к минимуму.

Назначение в «Боевую вахту» оказалось для Володи (не связанные субординационными рамками, мы перешли на «ты», обходясь без отчества) удачным решением. В 1983 году вышел его первый поэтический сборник «Тревога», подаренный мне с трогательным посвящением: «Любимому командиру». Росли его литературные контакты. Со временем в писательском активе появились интересные рассказы о встречах с Астафьевым, Распутиным, Михалковым.

Существенные изменения произошли в его личной жизни. Состояние здоровья Тани резко ухудшилось, в чём несправедливо обвиняли Володю её родители. Однажды он приехал ко мне на кафедру в состоянии сильнейшего нервного потрясения и попросил отвезти его к Тане в больницу – сам боялся сесть за руль. В больницу мы съездили, но там Володя наткнулся на тестя с тёщей и вернулся в машину. Потом они предъявят Володе совершенно нелепые материальные претензии, хотя он уже отправит им в Казахстан всё нажитое, оставшись в квартире с пустыми стенами. Мне придётся выступать в суде в качестве свидетеля. В необоснованном иске будет, разумеется, отказано.

Вспоминать об этих неприятностях особенно обидно, потому что ухаживал за Таней он просто самоотверженно. Даже моя трезвомыслящая и скуповатая на похвалу жена была покорена его жертвенностью. И не только она – все, кто был в курсе семейной обстановки Тыцких, хотя Володя её отнюдь не афишировал.

Все эти передряги серьёзно отразились на здоровье. После смерти Тани, отвезя груз 200 на родину и похоронив жену в Усть-Каменогорске, он с сердечным приступом слёг в больницу. И надолго. Лечащим врачом, к счастью, оказалась Оля, будущая (нынешняя) его супруга.

Встречи наши становились реже. Никакого охлаждения в отношениях не случилось, просто Володя целиком окунулся в литературу, практически ежегодно выходили его книги. Увлёкся и я преподавательской работой, стал начальником цикла, капитаном 1 ранга. Были и другие интересы и заботы. А вскоре Володя и вовсе стал профессиональным литератором – уволился из Вооруженных сил с должности начальника отдела «Боевой вахты» в звании капитана 2 ранга и возглавил Приморское отделение Союза писателей России. Этот шаг мы с ним долго обсуждали. Нельзя сказать, что советовались – Володя для себя сам уже всё решил.

Писательскую организацию он возглавил в очень тяжёлое время. Тяжёлое и для организации, и для страны в целом. Творческие коллективы сложны по определению. На борьбу авторских амбиций, взглядов и вкусов наложились реальные идеологические разногласия, политические разночтения. На посту ответственного секретаря Володя проработал два срока и сделал, на мой взгляд, немало. Подробностей и причин ухода не знаю и не интересовался ими. Хотелось бы в этой связи высказать предположение о причинах настороженного, а то и негативного отношения со стороны многих его знакомых. Приходилось слышать, что он использует знакомства для достижения своих целей, а потом легко уходит. Для тех, с кем он работает, близко общается, обвинения выглядят дикими. Вон как защищает Владимира Михайловича Эльвира Кочеткова в своей книге «От сердца к сердцу»! Действительно, все мы его любим, и есть за что. Но врагов он, тем не менее, продолжает плодить.

Мне кажется, дело в следующем. Если человек не вызывает у Тыцких личной симпатии, то он интересует его исключительно в интересах дела. Не обязательно в сугубо утилитарном, практическом плане и тем более – в личных, корыстных интересах. О таких обвинениях я не слышал. Обиды в другом. Он не груб и не резок в разговоре даже с оппонентом, обладает особым талантом слушать. Но только в том случае, если это интересно и имеет какой-то смысл. Просто на участие и сопереживание его не хватает. Это не осознанная позиция, а скорее черта характера. Неприятная, наверное, черта, но что есть, то есть. А может, причина гораздо проще – на всё и всех элементарно не достаёт времени.

Разрыв же с идейными противниками можно назвать принципиальностью. Хотя и в этом я перебора не вижу – участвуют ведь в Днях славянской письменности члены Союза российских писателей! Да и сам Б. Мисюк в «Сихотэ-Алине» публикуется. О злобных нападках, продиктованных завистью, и вовсе говорить не стоит.

Поражаюсь я работоспособности Владимира Михайловича. При такой массе организационных забот он ещё умудряется писать. Сознался, что по 10-12 часов просиживает за компьютером. Выпущено уже более тридцати книг. А народная издательская программа, Дни славянской письменности,  «Сихотэ-Алинь», «Литературный меридиан»! Сейчас Владимир Михайлович – признанный литературный лидер, человек твёрдых убеждений, генератор идей и опытный руководитель. Но путь к такому положению не прост. Дело не только в преодолении, в борьбе. Даже для такой цельной личности найти себя, осознать смыслы в этом противоречивом и бурно меняющемся мире – задача не из лёгких.

Не так давно, во второй половине 1980-х годов, он всерьёз рассматривал Евтушенко как духовного и политического лидера страны… Да что там Евтушенко, я ведь тоже на болтовню Горбачёва клюнул. Помню, обиделся на мудрейшего Юрия Бондарева, когда он на XIX-й партконференции сравнил перестройку с самолётом, который взлетел и не знает, где и как сесть.

Иностранное слово «оптимизм» как-то не очень подходит к натуре и характеру Владимира Михайловича. Впрочем, свой настрой он полностью выразил в прекрасном манифесте «Сим победим». Признаюсь, что отношусь к нему больше как к художественному произведению. Православие действительно становится мощной опорой. Но слишком уж все просто выглядит что у Крупина, что у Тыцких…

В прошлом году я проводил  встречу читателей с флотскими писателями. По многим показателям она получилась очень неудачной, но от окончательного провала меня уберегло надёжное плечо моего замполита. Я им горжусь. Кто-то вправе не принимать слов на веру. Разумеется, факты убедительней. Вот – последний по времени факт. 22 февраля 2014 года в Русском географическом обществе во Владивостоке собиралась на праздничное заседание литературно-музыкальная студия «Паруса», созданная Володей. Среди присутствующих находилось всё бывшее командование подводной лодки «Б-90»: я, мой старший помощник Павел Иванович Желонкин и заместитель по политчасти Владимир Тыцких. Мы служили в одном прочном корпусе 34 (тридцать четыре) года назад. Случай, по-моему, уникальный и в комментариях не нуждается.

Владивосток

Из книги «Красная ветка»