Ольга ТЫЦКИХ

Этот вопрос маме задали в Хабаровске в фёдоровском Институте микрохирургии глаза…

Мама была во Владивостоке раз десять. Дважды приезжала не как обычно – повидаться, погостить, побаловать внуков, а ещё и по необходимости. Беда с глазами случилась – глаукома, катаракта. У меня обе сестры тоже закончили Алма-Атинский мединститут, много лет работают врачами, какие-то связи в медицинском мире, конечно, есть. Но мама в Казахстане оперироваться не захотела. Первая операция во Владивостоке вышла не очень удачной. Потом был Хабаровск.

Я работала. Володя тоже работал – тогда в Морском университете. Но поехал с мамой. Сказал: я повезу. И повёз. Дело-то непростое. Дом за пять тысяч вёрст, город чужой, мама – иностранка…

Как всегда, пришли на выручку друзья. Виталий Хрипченко помог устроить маму в клинику, профессор Юрий Сергеевич Салин приютил у себя Володю, а когда маму выписали после операции, ещё несколько дней они вдвоём жили у Салина.

Вернулись во Владивосток, мама рассказывает: «В институте чуть ли не первый вопрос – вы с кем приехали? Говорю, с зятем. Удивились!»

Хорошо понимаю, почему. Любой врач знает массу разных историй об отношениях близких – мужей, жён, даже родных детей к больным, особенно престарелым. А тут – зять! Зять и тёща – парочка почти стопроцентно анекдотичная…

Я Володе так благодарна – словами не скажешь! А про маму вообще говорить нечего. Ведь они приехали во Владивосток, и через 25 дней он опять повёз маму на вторую операцию. И привёз зрячую тёщу. Она и раньше в шутку ли, всерьёз говорила иногда: любимый зять. А уж тут – без всяких шуток: любимый! Ему это, конечно, по душе, он с тех пор частенько, вспоминая маму, повторяет: моё высшее звание – любимый зять. И другой раз добавит: «Ох, как мне не хватает Марии Михайловны! Она бы меня поняла…»

Сегодня маме до нас добираться далековато. Всё-таки возраст своё берёт. Но она шутит: вот, мол, сто лет исполнится, тогда – да, а сейчас говорить не о чем: был бы СССР, можно было бы к вам раз в 2 года летать. И повторяет такую фразу: «Если что случится – я с Володей». В словах этих есть что-то недосказанное, но я никогда не пытаюсь уточнить их смысл, потому что он мне понятен без уточнения. Ещё мама говорит: душа тянется к Володе.

Папа бывал у нас 2-3 раза в год. На туманное лето забирал детей в Казахстан. Когда он приезжал, Володя устраивал ему отдых на полную катушку и культурную программу. К Джону Кудрявцеву ходили, в мастерскую скульптора Эдуарда Барсегова… Папу познакомили с писателем из Литвы Павлом Гельбахом. Они удивительно общались!

Выдавался день посвободней, или накануне выходного – за ужином звучало: «Завтра мы идём туда-то». Однажды укатили под Лесозаводск на пасеку. Папа вставал рано утром, косил с хозяином траву. Косой махал до полудня. После того, как вечером выпивали медовухи. Голова после неё соображала, а ноги не шли. Папе было далеко за 60…

Он просто сюда рвался. Перестал ездить к нам в 78 лет… Сейчас бы мосты посмотрел, в театр оперы и балета сходил непременно… Володя считал, что папа должен чувствовать внимание к себе, востребованность жизнью, и тогда жизнь продлится.

 Папа служил в пограничных войсках в Таджикистане. Он с 1926 года. Когда исполнилось 18, сразу попал на фронт. Воевал недолго, чуть-чуть совсем – из армии отозвали на границу, там он стал радистом. Обеспечивал радиосвязь между Москвой и Дальним Востоком во время войны с Японией.

Был спортсменом – занимался лёгкой атлетикой, отлично стрелял из пистолета, участвовал в международных соревнованиях. Володя с уважением относился к его спортивному прошлому, очень ценил в тесте любовь к воинской службе, к погранвойскам, которыми папа очень гордился. Лучшим подарком для папы стала зелёная пограничная фуражка – Володя специально раздобыл её к очередному приезду папы, как раз угадавшему на День пограничника. Я не ожидала, что папе так нужна эта фуражка, что он так ей обрадуется, словно без фуражки жизнь его была неполной, не настоящей.

Когда Володя работал у пограничников – заведовал там писательской студией, его наградили каким-то почётным знаком. Кажется, знаком отличника погранвойск. Приехал папа – знак этот был ему вручён в самой торжественной обстановке. Такая радость была – не передать! Папа носил этот знак вместе с орденом Отечественной войны как самую дорогую награду.

Он умел радоваться самым простым вещам. Этим был похож на Володю. Или – Володя на него. Хотя быть похожим на папу очень трудно. Таких людей не найти. Они оба отмечены каким-то врождённым жизнелюбием. А ещё – умением быть благодарными.

Они сидели вместе часами, читали стихи. Папа перечитал всю его публицистику. Володя любит делиться тем, что знает, что ему дорого. Не на последнем месте здесь – литература. Если собеседнику нравится любимое стихотворение, если отношение к слову, к герою книги с мыслями автора совпадают – ему это как счастье. Такой человек – как будто рождён для общения с единомышленниками. Папа не писатель, но у него вот это качество – делиться тем, что дорого, было очень развито. Он любил страну, Советский Союз любил, мог говорить о судьбе Родины, не уставая, сильно переживал за всё, что происходит в мире. Иногда думалось – ну что пользы в этих разговорах, в этих переживаниях? Тут они с Володей тоже очень близки – всё-то им важно, всё их волнует до сердечного стука. Но в этом их восприятии мира, в отношении к жизни нет ничего отвлечённого. Папа был человеком земным, конкретным. Каким-то образом «общемировые» вопросы перетекали в самые повседневные дела, как-то они были связаны – естественно и нерасторжимо умещаясь в сознании, в душе. Душа, значит, была – ши-ро-ка-я!

Володя её разглядел в первый приезд в дом моих родителей, в первое с ними знакомство, и до сих пор часто вспоминает, как оно было.

Они появились разом – три брата Тыцких. Встретили их, конечно, с размахом. Лёха в подпитии – павлин. Начал куражиться. Как будто это он приехал на смотрины. Достаёт визитку и отдаёт папе. Володя думает: что ж такое?! У него тоже визитка нашлась, хотя – ни капли не привру – он этих визиток не носит почти никогда, попросту, как правило, не имеет. А вот тогда оказалась под рукой визитка редакционная. Отец поглядел – писатели! Объявил гостям, представил, значит. Кто-то из местных прокомментировал: это, мол, те, кто доносы пишет?

Старшие братья оказались послабее младшего. Сережа один выдержал всю ночь с папой, просидев с ним в летней кухне до рассвета. Утром Володя пошёл в туалет на улице. Мимо бани в огород. По дороге ткнулся в кровавую баранью тушу – висела на суку засохшей яблони. На земле – пяток обезглавленных кур. Вокруг – никого… Дальше – калитка в огород, тропа к туалету. Мимо сараюшек, навесов, загончиков: кролики, свиньи, лошадь, бараны… Серёга и папа – в обнимку. Папа пальцем показывает на загон с баранами – их там штук пять. «Серёга, тот баран сухой. Тот, которого мы… Я малость вижу плоховато. Смотри, Сережа, сюда. Выбери самого жирного, мы его сейчас…»

Папа – заводной. Побеседовать, пообщаться – это для него не удовольствие, а великая потребность.

Побеседовал, пообщался он с Серёгой ночь напролёт и сделал вывод: если такой младший брат, то старший тоже ничего, пойдёт в зятья, пожалуй.

Таких людей всегда бывает немного, а теперь они вовсе стали редкостью. Всё-таки раньше доброты было больше. Люди помогали друг другу. И тем, кто остаётся верен доброте, кто заботится о ближних и дальних, живётся теперь много труднее. Мне сложно представить, как бы сейчас выглядел, допустим, такой сюжет. Володя был далеко, когда родился Ваня, наш первенец. Он прилетел из Минска с какого-то слёта писателей, я – в роддоме, но он об этом не знает, не знает о рождении сына. Приехал домой, подумал – я вышла куда-то. Упал, спит мёртвым сном. Приятного мало, но никакой драмы в этом не было. Ключи можно было оставить у соседки, соседка могла зайти и сообщить – сын родился. Оставить жену, даже и на сносях, на попечение людей, друзей, соседей – не проблема. Что-то спросить, что-то одолжить – обязательно люди отзовутся. И как-то всё переживалось попроще. Даже в годы 90-е, когда я в пять утра уже стояла в очередь за молоком. И раньше, когда нашу жизнь сильно определяла военная служба Володи, просто отрывая его от семьи. И всё-таки… Сейчас даже живущие дверь в дверь на одной площадке – не ладят. У кого-то энцефалопатия – возраст достаёт, но больше, думаю, сказывается сильно поменявшаяся атмосфера жизни: каждый живёт сам по себе, для себя живёт, много стало равнодушия.

Когда людям не достаёт доброты, помогает юмор. Володе иногда этого не хватает. Нет, с чувством юмора у него полный порядок, но он настолько серьёзно воспринимает некоторые вещи, что относиться к ним с юмором считает непозволительным. Характерный пример. Несколько лет назад – последняя наша с Володей поездка в Китай. Мы были с приятелями, которые везли солидный багаж. Обратно ехали поездом – вагон забит тюками под крышу. Долго проходили границу. Народ таскал тюки, а Володя стоял рядом. Люди пристают: что стоишь? А у него началась аритмия. Она чревата инсультами.

Жуткое что-то творилось – какой-то новый закон вышел, таможенники свирепствовали, что-то там перетрясали, что-то отбирали, процедура затянулась на долгие часы. Дети плачут, тётки матерятся, мужики кряхтят, трясутся над своими уклунками. Володя в таких случаях начинает кипеть внутри, чувство несправедливости, беспомощности выбивает его из колеи.

Когда он говорит:«Ох, как мне не хватает Марии Михайловны!», это может означать, что он устал от своей серьёзности, утомил сердце переживаниями. Мама ему в таких случаях очень помогает. Она у меня – учитель химии. 83 года, но её до сих пор просят заниматься с учениками. Химические формулы – это же для многих страх господень. Она какие-то смешные, весёлые приёмы использует, чтобы помочь ученикам. Нарисует формулу: ну, что, не знаете? Это потому, что не пьющие! Были бы пьющими, знали бы – это формула этилового спирта. В таких штучках мама бесконечно изобретательна, Володе с ней легко даже в самые трудные моменты жизни.

Михаила Сергеевича, отца Володиного, я знала, это человек необычный и очень сложный. О Михаиле Сергеевиче лучше могли бы рассказать его сыны. А маму, Раису Николаевну, видела я только на фотографиях.

Маму свою Володя вспоминает каждый день.

Владивосток

Из книги "Красная ветка"